Вновь я посетил…

Как часто надо посещать уже знакомый тебе город? Наверное, тут не может быть общей рекомендации. Есть города, в которые вообще нет смысла возвращаться, а есть такие, куда можно ездить несметное число раз. Ну, к примеру, в Венецию сколько ни приезжай – не надоест, хоть она и не меняется заметным образом. Другое дело – Берлин. Кто был в нем в девяностом году – спустя десять лет нашел его решительно изменившимся. Пекин тоже преобразился за восемь предолимпийских лет. Париж до «больших проектов» Франсуа Миттерана и после их реализации заметно разнился, и Москву, когда завершится градоначальство Юрия Лужкова, тоже не сразу узнаешь. Возможно, во времена Петрарки все названные им города развивались в едином темпе, но в наши дни скорости роста и преображения городов складываются не одинаково. Одному подвезет с олимпиадой, другой вновь получит столичный статус, третий удостоится высочайшего покровительства, а какому-то достанутся несметные деньги и мэр, обладающий мощной созидательной энергией.
С тем городом, о котором пойдет речь, ничего подобного не случилось, а единственным событием мирового значения, состоявшимся здесь в июне 45-го, была учредительная конференция Организации Объединенных наций. Но особой созидательной активности за сим не последовало – штаб-квартиру ООН Корбюзье, Нимейер и Харрисон построили в Нью-Йорке.

В Сан-Франциско первый раз я приехал в 95-м. Считающий себя тихоокеанской столицей Америки, он прекрасно устроился, окружив себя с трех сторон широкими водными пространствами и, вписавшись в квадрат размером 7х7 миль, т.е. 49 одномильных квадратов (всего лишь на три больше Манхеттена), вместил в себя популяцию в 800 тыс. человек. Обладая живописным рельефом, доходящим до трехсотметровых высот, он открывает своим обитателям отличные водные панорамы и сам превосходно смотрится с океанских просторов, противоположного берега пролива, Золотых ворот, и залива, носящего имя города. Примыкающий к нему регион с пятимиллионным населением содержит в себе множество примечательных мест с романтическими названиями – Пало Алто, Монтерей, Саусолито, Сан Рафаэль. Здесь расположились знаменитые университетские комплексы Стэнфорда и Беркли, отсюда берет свое начало всемирно известная «Силиконовая долина», здесь есть заповедник с тысячелетними деревьями и множество других объектов, привлекающих туристов.
Сан-Франциско вообще уникальное явление. Посмотрите на то, как здесь легла на рельеф сеть прямоугольных кварталов, как тянутся в гору улицы, пересекаясь в горизонтальной плоскости с теми, что лежат поперечно. А сами кварталы размером всего-то примерно 80 на 160 метров складываются из тесно прижавшихся друг к другу домов, каждый из которых занимает по фронту 7-8 метров и немногим больше в глубину, где к каждому примыкает небольшой озелененный участок с оградой между соседями – при такой плотности без нее не обойтись. А фасады домов, отличающиеся формой эркеров и балконов, разнообразием открытых наружных лестниц (внизу гаражи), нередко окрашены в яркие цвета, а на крутых склонах поднимаются ступеньками, что особенно привлекательно смотрится, если они построены во времена господства викторианского стиля.
Чтобы водить машину в этом городе, потребны особая сноровка и терпение. Раз кварталы невелики, то и частые перекрестки, снабженные стоп-сигналами по всем четырем сторонам, принуждают водителя к множеству остановок. Мало того, надобно смотреть по трем из них, фиксируя очередность дальнейшего движения. Ну, а если вы едете по крутому склону вверх или вниз, то частое торможение тоже требует сосредоточенного внимания. И кто знает, что бы тут было, когда б здешний климат не избавил город от морозов и снега? И только землетрясения разной мощности причиняют ему серьезные неприятности, при том что примерно раз в сто лет случаются большие встряски, влекущие за собой разрушения, пожары, гибель людей. Городу памятна трагедия, случившаяся в апреле 1906-го года. А по мере удаления от нее с каждым днем повышались риски – приближалось следующее, менее мощное, происшедшее в 89-м году прошлого века, но тоже потребовавшее восстановительных работ. Судя по всему, очередное будет нескоро, а потому жизнь тут бьет ключом и, как всегда, проявляется в разных формах, включая архитектурные.
Самой главной достопримечательностью Сан-Франциско, не без основания, принято считать знаменитый вантовый мост с опорами высотой 227 метров, висящий над водой на высоте около 80-ти, ставший визитной карточкой, символом города. Построенный в 1937-м по проекту инженера Джозефа Штрауса, памятник которому установлен поблизости, названный именем пролива «Золотые ворота», он, не являясь рекордсменом по своим параметрам, впечатляет мощью гигантских красных устоев, просматриваемых издали и со многих точек, накладывающихся на городскую панораму.
Здесь есть свои почитаемые памятники архитектуры, в числе которых оставшийся от международной выставки 1915 года, посвященной открытию Панамского канала, Дворец искусств. Любопытно, что комплекс, исполненный по проекту Бернарда Мейбека и состоящий из трех объектов – ротонды, колоннады и открытой галереи, был построен в качестве временного сооружения. Но, полюбившийся горожанам, он, единственный сохранившийся от той выставки, в 1959 году был снесен и воссоздан заново в бетоне и служит теперь памятником в этой новой версии. Как ни странно, общественного возмущения по данному поводу не наблюдалось.
Единственную постройку оставил в Сан-Франциско Франк Ллойд Райт. По размеру это, пожалуй, самая малая его работа. Не зная адреса, ее можно не заметить в сети городских улиц. Тем не менее, галерея, построенная в 48-м, но служащая теперь магазином подарков, отличается отсутствием оконных проемов и витрин, оригинально решенным арочным входом и решеткой того же очертания, интересными деталями из кирпича и камня. Тут любопытен и спиральный пандус в интерьере, по всей вероятности, послуживший предвестником пандуса музея Гугенхейма. При всем том сей малый «золотник» не из самых известных работ маэстро.
Здесь принято почитать за памятник «пирамиду» Вильяма Перейры, которую в 72-м, когда ее построили, американская профессиональная критика приняла «в штыки». И хоть теперь она стала привычной в силуэте города и значится во всех туристских справочниках в качестве всемирно известного архитектурного произведения, я восторги по сему поводу не разделяю. А еще признаюсь в том, что не держу за памятник здание Музея современного искусства Марио Ботта. Усеченный и располосованный барабан фонаря, венчающего ступенчатую композицию и встроенная в него лестница вестибюля, обращенная к входящему тыльной стороной своих массивных маршей, мне не понравились.
Небоскребы этого города расположились главным образом в плоской части даунтауна и особо оригинальных решений не демонстрируют. Атриум отеля Джона Портмана, который поразил меня при первой встрече, теперь показался пустым и скучным – жизнью он не заполнен. И собор, построенный по проекту Белуччи и Нерви, тоже не назовешь шедевром.
Что же это получается? В городе практически нет исторических реликвий не только по нашим, но и по американским меркам. Возвращаясь к впечатлениям первого визита, я не нахожу тут современных построек мирового класса. Как же при этом складывается восхищение образом города? Почему у него репутация одного из самых красивых в мире?
Поразмыслив над этим вопросом, я пришел к выводу, что такая оценка Сан-Франциско складывается потому, что townscape здесь в полном порядке. В чем же его главное содержание? Конечно, в водном окружении и выразительном рельефе. В богатстве южной растительности его замечательных парков – все это дар природы. Но ведь этого мало. Townscape выражается также в плотности жилой застройки, в ее масштабе, ритмах и многообразии протяженных ее разверток, в контрастах форм и цвета. И викторианские дома, далеко не всегда демонстрирующие строгость вкуса, несут в себе неотразимое обаяние. Здесь есть свои уникальные образцы зеленого убранства, и Ломбард-стрит, слывущая самой извилистой улицей в мире, расположенная на Русском холме (в этом месте захоронены русские моряки), служит подобным примером. Своеобразный townscape присутствует и в даунтауне. Там созданы уютные пространства, где люди встречаются, беседуют, отдыхают. Таков Юнион Сквер и Эрбо Буэно Гарден, который расположился над подземными пространствами выставочного комплекса Маскони-центра. Над ним устроены детские игровые площадки и озелененный холм. Здесь люди охотно загорают или просто возлежат в безделье. А поскольку тема Townscape в «АВ» еще не закрыта – есть смысл показать еще одно из таких мест – Променад-плазу, Сезара Пелли, украшенную декоративными структурами осветительных мачт, шестиэтажной башней, отмечающей вход, и многогранным павильоном, замыкающим всю композицию.
Сан-Франциско вообще «теплый» город, он очень человечен, и это ощущается на каждом шагу. И все, что движется по водным просторам – корабли, катера, паруса – добавляет свой штрих в его образ. И еще одно здешнее транспортное средство – кабельный трамвай – тоже служит городу в качестве составной части townscape. Это что-то вроде фуникулера, притом, что вагоны имеют горизонтальный пол. В отличие от фуникулера на один трос нанизано несколько вагонов, движущихся по весьма крутому склону вверх и вниз, и по горизонтали в частых пересечениях с поперечными улицами. Любопытно и то, что по прибытии к конечным станциям вагон, как на сценическом круге, поворачивают вручную на 1800. Такой способ передвижения, возникший здесь в последней четверти XIX века, в 1964 году был признан национальным достоянием и сегодня служит развлечению гостей города.
Я полагаю, что к тому, что называется townscape, причастны и люди, населяющие город, – их нрав, добросердечность, гостеприимство, способность расположить к себе – все то, что по-своему создает настроение, атмосферу, ауру места. А тут она обогащена еще и множеством разноплеменных влияний. В Сан-Франциско, как, может быть, нигде в мире, соединились расы, народы, языки – китайцы, японцы, островитяне Тихого океана и Карибского моря, пришельцы из Европы и южной Америки – белые, желтые, черные и «краснокожие» индейцы. Толпы туристов вносят свою долю праздности и, конечно, тому же, как и в других местах, способствует все, что должно привлечь внимание гостей города, потрафить их любопытству.
В тот – первый – визит в Сан-Франциско мы с женой были гостями наших старых ленинградских друзей, Генриха Вланина, которого я представил читателям «АВ» в одном из прошлых писем (№6, 2006), и его супруги. Они сопутствовали нам в загородных поездках в места с упомянутыми прежде романтическими названиями. Спустя несколько лет Вланины навестили нас в Рочестере, а когда последовало повторное приглашение, мы решили вторично посетить полюбившийся город. Помимо очередной встречи с друзьями надо было познакомиться с тем, что возникло здесь за прошедшие годы. Генрих, пару лет тому назад оставивший работу в местном бюро SOM и располагающий теперь свободным временем, сопутствовал мне в знакомстве с новинками.
Начали мы со здания музея де Янг, стоящего в парке Золотые ворота, на том месте, где прежде были предшествующие ему две постройки того же назначения. Первую разрушило землетрясение 1906-го, вторую – 89-го. На их месте возникло сооружение, построенное по проекту Херцога и де Мерона и содержащее в себе множество интересных сюжетов, которые совсем не просто представить в словесной форме. Одетое в перфорированную медную «кожу», оно с одной стороны простирает свои мощные, почти двадцатиметровые консоли с проемами, сквозь которые просматривается небо, а на противоположной – венчается эффектной, поэтажно скрученной башней, остекление которой прикрыто прозрачной медной вуалью.
Планировочная структура здания складывается из перемежающихся продольных пространств, в которые включены входной двор и вестибюль, разноразмерные экспозиционные залы, щели папоротникового и эвкалиптового садов, остроумно нарисованные лестницы, и все это развернуто под разными углами, усложнено остроугольными нишами в стенах фасадов, перемежается пространственными прорывами вверх и вниз и, в конце концов, завершается захватывающим зрелищем городских панорам, открывающихся с периметральной галереи верхнего этажа упомянутой башни. Рождается оригинальный образ, подчиненный своему собственному композиционному закону, последовательно прослеживаемому от общего замысла к деталям.
Что же касается личного впечатления, то оно оказалось двойственным, четко поделившись на внутреннее и внешнее. Первое не вызывает никаких вопросов, зато второе можно обозначить вопросительным знаком. Дело в том, что к окружающему парковому пространству эта композиция относится индифферентно, она его игнорирует. Генрих заметил, что ему кажется навязчивым цвет медной «кожи», но, сославшись на авторов, добавил, что, по их расчетам, медь со временем позеленеет, и тогда объем сроднится с окружением. Однако я не уверен в этом. Дело в том, что не только материал – весь строй сооружения демонстрирует свою отрешенность от среды. Так ли уж уместен здесь столь «глухой» фасад? Чем мотивирована башня на его дальнем углу? И то, что она скручена винтом, чтобы ее верхний этаж стал параллелен прилегающим улицам, не кажется оправданным. Этот музей – «вещь в себе», для себя, о себе. Чтобы убедиться в этом, достаточно взглянуть на другую сторону прилегающей городской площади.

Там, точно напротив музея де Янг, за расположенным на ней регулярным сквером, стояло, тогда еще не завершенное, а теперь открытое для публики здание Калифорнийской Академии наук, построенное по проекту Ренцо Пьяно. С башни музея отлично смотрелась его озелененная кровля с тремя плоскими куполами, обнимающая фасад лоджия с элегантной колоннадой, прозрачный и пронизанный светом вестибюль. Замечу, что здесь была необходимость включения в комплекс нескольких существующих зданий, поврежденных последним землетрясением. В итоге симметричное целое, приняв эти корпуса, сложилось в нечто новое, внешне скрывшее факт реконструкции. Говорят, что сохраненные в интерьерах классические фрагменты старых зданий противоречат хай-теку нового. Не видел и судить не берусь, но, глядя на фасады, может показаться, что своим решением Пьяно сознательно демонстрировал противоположность подхода к среде. Сравнивая две противолежащие постройки и признавая высочайшее мастерство прицкероносной пары, я, тем не менее, применительно к месту, предпочитаю визави.
А назавтра объектом осмотра стало федеральное здание Тома Мэйна – мастера из того же первого ряда. Свой 18-этажный офис он поставил в глубину участка, открыв перед ним входную плазу, ограниченную с левой стороны протяженным 4-этажным блоком, а справа отдельно стоящим кафе. К узкой и протяженной башне примыкает еще один блок, содержащий в себе, как это ни странно, детский сад, препятствующий доступу в офис с упомянутой плазы. Чтобы войти в него, надобно обогнуть пристройку, за которой у самого тротуара обнаружится узкая ниша, а в ней искомая дверь.
В публикации об этом сооружении содержится обстоятельный рассказ о его технических достоинствах, возникших вследствие глубокого изучения климатических особенностей региона и города, и о том, что все это в итоге позволило добиться отличных эксплуатационных качеств. Однако меня в данном случае заинтересовало совсем другое. Я смотрел на это сооружение и задавался вопросом: как возник этот образ? Чем вызвана такая архитектура, как кольчугой защищенная по всем поверхностям главного фасада и открыто смотрящая на мир только четырьмя бетонными амбразурами и еще одной случайно расположенной глубокой нишей, за которой просматривается щель с неясной функцией? И почему низкие корпуса комплекса, равно как и его плоская кровля, прикрыты той же кольчугой многоскладчатой формы? Я не сразу нашел ответ на эти вопросы.
А потом я вспомнил о трагическом событии, случившемся в апреле 95-го года в Оклахома Сити, где было взорвано федеральное здание того же назначения. Теперь там построен мемориальный комплекс, в котором стоят 168 стульев – точно по числу жертв этой варварской акции. Конечно, вспомнились и последующие теракты в Америке, унесшие тысячи жизней. Мне кажется, что всей своей архитектурой здание стремится создать ощущение защищенности, прочности и непоколебимости государственного учреждения. О том же говорят и мощная опора неподалеку от входа, и пластика накрывающей его глухой облицовки. Складчатые потолки входного зала уподобляют его каземату, и большой вестибюль несет в себе милитаристский дух. И хотя обратный фасад офиса, прикрытый ребрами зеленоватого матового стекла, защищен гораздо меньше, здесь скорее надо было бы быть министерству обороны, нежели сугубо гражданскому объекту. Тем не менее, нельзя не восхититься работой мастера, создавшего столь цельное и выразительное произведение.
В этом городе недавно отметился и Даниэль Либескинд, сделавший небольшую пристройку к здешнему еврейскому музею. Меж двух зданий вставлен «вздыбленный» куб, представляющий собой цитату из уже известных его работ – музеев в Денвере и Торонто. И хотя экспозиция двух последних содержит в себе произведения искусства, а первая – не связана с трагедией Холокоста, все три отличаются равнодраматичными формами. Что же касается интересов местной еврейской общины, то в этом году она получила еще и новую синагогу Beth Sholom, о которой расскажу чуть подробнее.
Эта работа Стенлея Сайтовича, упомянутого мной в предыдущем письме в связи с парком в Коламбусе, Охайо. Постройка, которая в натуре оказалась по размерам гораздо меньшей, чем видится на фотографии, привлекает ясностью объемного и планировочного решения, чистотой форм, сдержанностью и вкусом в выборе материалов. Можно сказать, что в этом она подобна работам финских мастеров, отличающимся такими качествами. Три элемента составляют композицию, в которой протяженный блок, обращенный торцом к главному фасаду, и примыкающий к нему стилобат облицованы металлом, а возвышающаяся над ним, отлитая в бетоне чаша молельного зала, служит ее знаковым акцентом. За входными дверьми вас встречает открытый дворик, устроенный меж двух возвышающихся блоков, и лестница, ведущая на открытую плазу – террасу второго этажа. Она служит в качестве фойе как для главного зала на 700 мест, так и для так называемого социального зала, предназначенного для всех прочих публичных акций. Библиотека, малая капелла, офисы и все обслуживание устроены на нижнем уровне. Чаша большого зала с амфитеатрами по двум ее сторонам и продольными глухими стенами, облицованными деревянными панелями, освещается зенитным светом, открытым вдоль этих стен. Замечу и то, что такое решение зала отнюдь не традиционно, как и расположение меж двух амфитеатров священной ниши, которая зовется «ковчег завета» и предназначена для свитков Торы. Судя по всему, скромный бюджет этого объекта нисколько не стеснял автора, сознательно избравшего простые средства отделки.
Здесь кстати сказать, что синагога тоже расположилась на месте прежнего здания того же назначения, также поврежденного упомянутым выше землетрясением 89-го года. Ему же обязан своим появлением и новый собор в Окленде, который мы осматривали в последний день гостевания. Стало быть, из пяти наиболее интересных новейших сооружений четыре стали прямым следствием случившегося стихийного бедствия. А потому я предположил, что оно явилось главным поводом обновления города, хотя, разумеется – и Генрих на этом настаивает – не единственным.
Окленд расположился на противоположном берегу залива Сан-Франциско, всего лишь в двух перегонах метрополитена, один из которых подводный. Живет там около 250 тыс. человек, и собор Святого Франциска был приходом 60 тыс. католиков. Поврежденное здание община решила заменить новым, но только в данном случае для этой цели выбрали другое место – в самом центре, на берегу озера Мэррит. Здесь говорят: «The Lord giveth and the Lord taketh away», что по-нашему значит: «Бог дал, Бог взял». Только на этот раз случилось наоборот. Причем дал в итоге конкурса, в котором Калатрава и Легоретта уступили калифорнийскому бюро SOM, а точнее – творческой команде – architecture project team, которую возглавил Грэг Хартман и в которой состоял Вланин.
Особенностью новой площадки была разность уровней набережной и городских улиц, и это позволило создать бетонный стилобат, вместивший в себя ряд второстепенных функций. На его поверхности разместились также отлитые в бетоне прямоугольные объемы дома архиепископа, одноэтажного блока магазина церковной утвари и основание главного соборного зала на полторы тысячи мест, имеющего в плане овальное очертание.
Собор, названный Cathedral of Christ the Light, был с самого начала задуман как пространство, пронизанное светом, и вся конструкция здания подчинена этой идее. На бетонном основании, слегка наклоненном наружу, покоятся наклоненные внутрь и вздымающиеся ввысь клееные деревянные ребра несущей конструкции. Изнутри к ней крепится изгибающаяся, подобно усеченному своду, и упирающаяся в эллиптический плафон деревянная солнцезащитная структура. В зените этого пространства и над входом в него создана своя система, пропускающая свет сквозь металлические лопасти ромбических очертаний, и, наконец, на западном торце молельного зала представлена стоящая в рост фигура Христа, также исполненная с помощью света. Сделанная по образу и подобию рельефного изображения XII века под сводами шартрского собора, увеличенная до гигантских размеров и выполненная методом перфорации на металле, она производит яркое впечатление и по-своему дополняет впечатляющую световую симфонию. Что же касается внешнего облика здания, то он образован стеклянной скорлупой, опирающейся на ту же деревянную конструкцию, благодаря гибкости которой все это сооружение способно противостоять будущим потрясениям и, по расчетам проектантов, может прожить по меньшей мере 400 лет. Комплекс обошелся недешево, и потому сооружение колокольни со спиральным венчанием отложено на будущее.
В данной постройке множество конструктивных и инженерных новаций, и, по моему убеждению, она может быть отнесена к числу лучших работ SOM и равна по своим архитектурным достоинствам достижениям 50-х и 60-х годов, когда фирму возглавляли Скидмор, Оуингс и Меррилл, имена которых и поныне составляют аббревиатуру ее названия. Сим впечатлением завершилось мое повторное пребывание в Сан-Франциско, и я искренне поздравил Генриха. Причастность к такой работе – отличный венец профессиональной карьеры архитектора.

[thumb]/files/u11/972870a1f2963043a574958d67ae4818.jpg[/thumb]
Федеральное здание (в левом нижнем углу край складчатой «кровли» кафетерия).
The Federal administration building (down left – an edge of the canteen’s pleated «roof»).

В заключение скажу, что между двумя посещениями прошло тринадцать лет. Они оставили здесь классные современные постройки. Судя по всему, для круглости цифры сюда следует приезжать каждые пятнадцать лет. Однако Вланин полагает, что это надо делать гораздо чаще. Но если все-таки прав я, то, как ни крути, получается, что второй визит в этот город был для меня последним.

Октябрь 2008 г.