Архитектура и общество – линии разлома

В тучные годы российская архитектура чувствовала себя комфортно. Все шло путем: девелоперы кредитовались под льготный процент – преимущественно в западных банках, «миллионеры работали на миллиардеров», мало-помалу архитекторы вошли в деловые круги, шоу-бизнес и арт-тусовку. Внешне все было ОК – вот только упорное игнорирование нашего цеха при подготовке заявки на проведение Олимпиады в Сочи и планировании развития территории в Нижне-Имеретинской долине настораживало, но дефицит доверия у властей, предпочитавших, по замечанию президента САР А.Бокова, юных менеджеров с дипломами МБА, лэп-топами и iPhonами, с лихвой компенсировался привечанием со стороны девелоперского сообщества.
На самом деле, сочинский инцидент являлся лишь одним из признаков нарастающего неблагополучия во взаимоотношениях профессии и общества. Наметившийся разрыв в последние годы только увеличивался. Помнится, пару лет назад на круглом столе на «Арх-Москве» главный редактор журнала «Эксперт» В.Фадеев позволил себе весьма неуважительно высказаться о нынешних архитекторах – дескать, такие вальяжные, на дорогих лимузинах, в сопровождении качков, кроме денег ничего знать не хотят. Казалось донельзя обидным, а главное – несправедливым. Хотя, бесспорно, гедонистско-консьюмеристская эпоха не могла не бросить характерный пошловатый отсвет на профессиональное сообщество и архитектуру в целом, успевшие слегка гламуризироваться. К сожалению, подобных свидетельств восприятия профессии как оторвавшейся от «народных чаяний», попросту говоря, скурвившейся оказывается все больше и больше. Упреком (если не открытой инвективой) властям, а рикошетом – и нашему цеху, выглядят многолетние подмосковные эксперименты сотрудника ИПМ им. М.В.Келдыша РАН В.Шишова в области дешевого (себестоимость без учета цены земли и инженерной инфраструктуры – 200-250$ за 1 м2) малоэтажного жилья – из т.н. жестких песко-бетонных смесей и из невысушенного дерева по технологиям Р.Яковлева, Л.Козлова и В.Славутского. Декларированная цель благородна и более чем актуальна – обеспечить доступным жильем семьи молодых ученых, тем самым предотвратив их отъезд за рубеж на вынужденные заработки (В.Шишов называет это запуском цикла нулевого самопроизводства интеллигенции). С его слов, сегодня по всей стране по этим технологиям построено уже свыше 12 тысяч домов (1).
Еще один пример недооценки потенциала, скептического отношения к возможному вкладу профессии в формирование среды обитания – перспективная программа, получившая поддержку Президента РФ Д.Медведева и связанная с возведением футурополисов как плацдармов сборки новой социально-технологической целостности, своего рода резонаторов будущего. Среди полудюжины проектов футурополисов, выполненных в последние несколько лет, архитекторы задействованы лишь в отдельных случаях – В.Гребнев в концепции агробиоэкополиса «Зеленый мир», А.Асадов в проекте автономного поселения «Солнечная ферма», А.Скижали-Вейс – в концепции АПП Судного дня (2), да и то – в двух последних случаях они привлечены с подачи «АВ». Не совсем понятно, как при обосновании размещения новых поселений, выборе площадки под строительство, разработке генплана и проектов планировки, наконец, проектировании промышленных и гражданских объектов и благоустройстве территории можно обойтись без участия архитекторов и градостроителей, но факт остается фактом. Тем временем пилотная площадка под экспериментальный футурополис в Сколково Московской области уже утверждена. Как бы там ни было, небрежение к услугам нашего цеха, вероятно, имеет под собой отнюдь не только банальное стремление к экономии.
Виновата ли профессия в подобном, мягко говоря, сдержанном отношении к ней и ее возможностям со стороны общества и власти? В оправдание можно сказать, что архитектор напрямую зависит от заказа, в отличие от художника, писателя или композитора он редко работает заведомо в стол. Исключение – бумажная архитектура, но это особый жанр, пребывающий на стыке профессиональных занятий, архитектура – лишь одно из них. В конце концов, не отказываться же от заказа по социально-идеологическим и прочим идейным мотивам – тем более что, как небезосновательно полагают многие, архитектура, как правило, начинается при определенном – отнюдь не копеечном — бюджете?
Другим объяснением имеющего место известного выпадения из системы социальных взаимосвязей и воспроизводственного контура может служить инкапсулированность, закрытость российского архитектурного цеха – в отличие, скажем, от наших западных коллег, где профессия, испокон веков пребывавшая в рамках культурного универсума, интегрирована в широкий междисциплинарный дискурс. В рамках социологического направления «антропология профессий» этот феномен называется трайбализацией профессиональных сообществ и групп (3). И вышеупомянутая вовлеченность нашего цеха в функционирование сопредельных общностей – от девелопмента до шоубиза – в данном случае дела не меняет. Кстати, следствием такой герметичности, замкнутости архитектурного цеха оказывается «имманентный» характер отечественной архитектурной историографии, ее редуцированность к эволюционной логике формального или стилевого развития, очевидная обуженность сугубо искусствоведческой трактовки.
Еще одно обстоятельство – невысокий уровень социально-гуманитарной подготовки архитекторов, отсутствие в их сознании образов и моделей будущего, сообразующихся с социально-технологическими, экономическими и культурными тенденциями и перспективами, непонимание (вплоть до настоящего момента) обреченности капитализма – как российского, так и всемирного — в его нынешней, финансово-виртуальной ипостаси и – соответственно – его механизмов и алгоритмов, ведущих субъектов и движущих сил, неосознанность внеэкономической природы разразившегося мирового кризиса. Достаточно вспомнить, как в 2008 г., в самом преддверии его первичных внешних симптомов (у нас — на Западе-то они обнаружили себя за год до этого, осенью 2007 г.), в Каннах и в Венеции мы продемонстрировали просто-таки оглушительную нечуткость к происходящему в мире и у нас в стране, предъявив в первом случае подборку виртуальных городов для миллионеров, во втором – нарратив о противостоянии сверхпроектов западных и российских звезд, эпифеномены тогдашнего углеводородного просперити, в качестве пиковых трендов современности, актуальной повестки дня. Живем, «под собою не чуя страны» – добавлю, равно как и глобализированного, взаимозависимого мира.
Между тем, уже к середине 2000-х гг. в практике проектирования и строительства обнаружили себя два оппонирующих полюса – в синергетической терминологии, параметра порядка, властно стягивающих на себя нити архитектурной жизни, подчиняющих, выстраивающих под себя все остальные – более быстро меняющиеся — внутрипрофессиональные переменные. Речь идет, с одной стороны, о девелоперских программах строительства элитного жилья, а позднее – тех самых новорусских градобразований, замешенных на нефтедолларовом фонтане и имеющих мало общего с реальными нуждами и потребностями страны и подавляющей части ее населения, а с другой – о декларированном властью национальном проекте, имеющем своей целью демократизацию социального адреса строящегося жилья и объектов социального назначения. Чем дальше, тем больше происходила эскалация напряженности в противостоянии этих контрагентов, что безошибочно свидетельствует о прогрессирующей хаотизации архитектурного процесса, вхождении системы в зону бифуркации – в данном случае это нынешний экономический кризис. Заметим, что подобное противоборство двух непримиримых исторических линий неизменно проявляет себя в окрестности того или иного исторического узла и может служить отчетливым диагностическим признаком его приближения: так, в конце 1940-х-начале 1950-х гг. это был конфликт монументализирующего начала и установки на типизацию и стандартизацию строительства, во второй половине 1970-х-первой половине 1980-х гг. — с одной стороны, стремление к разнообразию и сложности архитектурных течений, направлений, подходов, с другой же — фронтальный бюрократический прессинг, направленный на поддержание статус-кво. В конце концов, в полном соответствии с постулатами теории самоорганизации одному из этих противонаправленных трендов суждено праздновать победу – тем самым происходит легитимизация новых профессиональных представлений и ценностей: в середине 1950-х это был технологический детерминизм, ставший основой позднесоветского модернизма, во второй половине 1980-х-начале 1990-х гг. – плюрализм, явившийся фундаментом постмодернизма (4). Что касается приближающихся 2010-х гг., то мы не рискнем навешивать ярлыки, но о двух обстоятельствах можно сказать с уверенностью: во-первых, доступное жилье займет ключевое место в проектно-строительной практике – и это должны быть не нынешние 700 тысяч квартир и домов в год (кстати, на 8,4% меньше, чем в прошлом году — при таких темпах обновление жилого фонда растянется на 75 лет) (5), а во-вторых, гипотетические гетто для миллионеров сменят новые урбанистические формы — в частности, футурополисы, ответственные за новую, постиндустриальную реконфигурацию социальной жизни.
Если же с учетом обрисованной перспективы говорить о первоочередных задачах, стоящих перед нашим цехом – то, прежде всего, это: возвращение к демократическим ценностям, в реальности имеющим мало общего с навязываемым на протяжении минувших двух десятилетий либерал-фундаментализмом, осознание социальной роли профессии архитектора и урбаниста, отход от сервильности и реинтеллектуализация профессии.