Архитектура

ИДЕНТИЧНОСТИ ПО-РОССИЙСКИ – РАЗЛЕТАЮЩАЯСЯ ВСЕЛЕННАЯ

По итогам III Московского биеннале архитектуры

В конце мая – начале июня на нескольких площадках — в ЦДХ, Artplay, МУАР, галерее ВХУТЕМАС и др. — прошла III Московская биеннале архитектуры. На этот раз – под девизом «Идентичности». В профессиональном дискурсе тема идентичности возникла на постмодернистской волне, в противостоянии с универсализмом «современной архитектуры». Позднее ее подпитывал антиглобализационный тренд, идентичность соотносилась с изобретенной Р.Робертсоном категорией глокализации.
В последние десятилетия идентичность входит в качестве одного из основных понятий в дисциплинарную матрицу урбанистики. Да и в архитектуре постмодернизм и вернакуляр, а за ними – критический регионализм опирались и, одновременно, культивировали местную идентичность.

В советском архитектуроведении эквивалентом западного понимания идентичности оказывалась тема национального и интернационального в архитектуре, активно дебатировавшаяся в 1970-е гг. с известным интервалом запаздывания по отношению к тамошней архитектурной мысли. Она была связана с расширением и обогащением языка советского модернизма, его аскетичной версии 1960-х гг. в направлении достижения пластической выразительности как альтернативы монотонности и однообразию, обращения и творческого преломления региональных и локальных традиций. Средовой подход, возникший и самоопределившийся в 1970-1980-е гг., также вырастал из понятия местной идентичности.

Если говорить о выборе темы Биеннале, то расхожесть категории «идентичность» в нынешнем профессиональном языке позволяла ее задействовать в этом качестве и три, и пять лет назад. Вряд ли что-либо радикально изменилось бы – как там, так и здесь.

Вообще чем представительнее зарубежный раздел выставки, чем больше экспозиций и докладов, посвященных обсуждению проблематики идентичности в современной архитектуре Запада, тем очевиднее наша «прислоненность» — не более того — к данной теме. Весьма контрастно в самоидентификационном смысле по отношению к отечественному материалу выглядит скандинавская экспозиция «Nordic ID. Современная архитектура северных стран», и особенно – ее норвежская часть. Опознаваемость практически стопроцентная – взять ландшафтный отель в Юве (архит. Йонсен и Скодвин), живописно разбросанные в ландшафте деревянные боксы со стеклянными стенами-экранами, или Центр сценических искусств Килден (архит. ALA Architects и SMS Architects) с его характерно аалтовским волнообразным порталом входа.

В экспозиции «10 Swiss architects» проблематика идентичности предстает в различных ракурсах в авторских комментариях с редкостной скрупулезностью. Приведем цитату из одного из швейцарских архитекторов – Дж.А.Каминады: «Создание вещей, создание знаний и создание значений – три неотъемлемых качества в процессе создания идентичности». Однако если говорить собственно об архитектуре, то швейцарский минимализм вряд ли отгорожен от австрийского или германского собратьев непреодолимой стеной. Вероятно, в большинстве случаев правильнее говорить о центральноевропейской, а не швейцарской или австрийской идентичности.

Есть и особые случаи идентичности, создаваемой не по региональному, но скорее, как это ни странно звучит, типологическому признаку. Имеется в виду выставка «7 церквей архитектора Готфрида Бема в земле Северный Рейн – Вестфалия, Франкфурт, 1968-1980» (куратор – Е.Гонсалес, фото – Ю.Пальмин). Скульптурная выразительность и многозначность художественного языка немецкого мастера, выверенность применяемых строительных материалов явились основой формирования идентичности современной германской культовой архитектуры.

Как нам представляется, интенсивность, артикулированность региональной идентификации, помимо всего прочего, зависит от географической локализации той или иной страны на карте. В прибрежных странах и странах-лимитрофах идентичность, как правило, проявлена заметно более определенно, зримо, нежели в странах, расположенных в серединной части континента. Иначе говоря, идентичность оказывается соотнесенной с основной геополитической осью суша – море, Дом — Корабль. Помимо скандинавских стран приведем в качестве примера выраженной местной идентичности Испанию и Португалию. Вероятно, отсюда, из геополитической особости, и эта наша самоидентификационная невнятность как свойство хартленда – по крайней мере, это одна из возможных интерпретаций.

Надо сказать, что у наших соседей из бывших советских республик с идентичностью тоже отношения весьма непростые – безотносительно к факту их пограничности. Грузинские власти полагают прозрачность в качестве нового местного идентификатора, пересаживая идеалы демократии по-американски на самобытную местную почву. Возникают государственные сооружения и здания судебной системы в виде живописного нагромождения неоструктуралистских стеклянных боксов или эксцентричного деконструктивистского инсекта на ножках с гипертрофированной верхней частью. Впрочем, есть и более привычные – конвенциональные — примеры классицизирующей версии неомодернизма (все – британско-грузинская компания Architects of Invention, выставка «Прозрачная Грузия», куратор Н.Джапаридзе).

Стильная, но не слишком удобная для ознакомления – уж больно измельчена проектная информация, равно как и фото с рендерами – выставка работ харьковского архитектора О.Дроздова «Обстоятельства. Харьков: архитекторы и город» вроде как ставит своей целью откликнуться на призыв куратора и что-либо сообщить о местной идентичности. Если это и удается, то исключительно в рамках фотосюиты «обстоятельств» — в бытовых мизансценах, средовых паттернах, обрывках из городской жизни. Вероятно, за что автор и получил премию Биеннале «За лучший кураторский проект». Мейнстримовская же архитектура, качественная и выразительная оставляет большие сомнения относительно наличия местной идентичности. Впрочем, имеется еще одна сугубо локальная привязка – это красная глина, из которой выполнены дивные макеты.

Если говорить о большей части экспозиции, посвященной отечественной архитектуре, то куратор Б.Голдхоорн выделяет вереницу идентичностей – государственную, региональную, местную, персональную. Последней посвящены две центральные выставки – «Архитектор как куратор» и «Дом. Автопортреты» (кураторы — Е.Гонсалес, Б.Голдхоорн). В рамках первой двадцать избранных куратором российских архитекторов, предъявляя одну из авторских работ, должны были сопроводить ее ссылками на пару образцов-прафеноменов из зарубежного опыта либо из истории. Иначе говоря, предлагалось такое прилюдное анатомирование вполне сокровенной процедуры самоидентификации, а значит – и самопознания. Итоги проникновенного взгляда внутрь себя по меньшей мере любопытны: к примеру, А.Мосин провозглашает номадический отрыв от почвы, победу над силой земного притяжения, слияние с Космосом, в своем пневмоофисе продаж жилого комплекса «В лесу» в Митино апеллируя к футурообъектам М.Сууронена и MAD Architects; Ляшенко-Цимайло в распахнутом в обе стороны павильоне-пенале Центра современной культуры «Гараж», ссылаясь на павильоны С.Фена и А.Сизы, гипостазируют идею стирания визуальных границ, экстатического единения с Природой; Б.Бернаскони же вообще отказывается от внешних референций, каждое его дыхание хвалит Идею как Абсолют, в данном случае – это сколковский Гиперкуб, налицо самоидентификация с этой самой Идеей.


Экспозиция «Сложность / Слож(ен)ность» (куратор – Л.Айрапетов).

Выставка домов-автопортретов в силу того, что портретируются в одном случае сами архитекторы, а в другом – клиенты, пусть последние в основном из смежного культурного сообщества, делает понятие идентичности, так скажем, шизофреническим. Чья идентичность в этом втором случае, собственно, выращивается и репрезентируется? Скажем, брутальный металлический дом-галерея в Загорянке семьи Мещеряковых в большей мере отражает внутренние интенции заказчиков или все же архитекторов, В.Стадникова и М.Гареева? Или взять пару домов от Б.Бернаскони. «Голландская» дощатая бюджетная VolgoDacha на дощатом же подиуме для семьи инженера О.Дьяченко – кто за этим решением стоит: владелец, архитектор или это счастливое совпадение возможностей первого и идеалов второго? А Зеркальная вилла для семьи Монгайт с россыпью зеркал по фасаду, благодаря чему дом мимикрирует под природное окружение, однако спустя некий расчетный срок предполагается смена этой его сборно-разборной оболочки-мозаики – по-видимому, с гипотетической эволюцией идентичности (чьей?) в обозримом будущем – так вот, неужто столь экзотический временный способ растворения в природе как-то связан с жизненными устремлениями и активностью молодой пары? Да нет же – очевидно, их дом для Б.Бернаскони служит всего лишь чашечкой Петри, где отращиваются снедающие его концепты.
Любопытно, что аналогичная идентификационная двусмысленность отличает и избранного в этом году «Архитектора года» — дуэт С.Чобан – С.Кузнецов. Вроде как творческое раздвоение инструкцией не предусматривается.

На другом конце вышеуказанной оси идентичностей – идентичность государственная. Ответственность за нее будто бы возложена на Сколково (куратор экспозиции «Большой конкурс Сколково. Итоговая выставка» — А.Белов). Однако здесь уже не сходится все капитально. С одной стороны, компрадорско-паразитическая, полусуверенная, вусмерть деиндустриализированная и снизу доверху коррумпированная РФ и, с другой — конкурс, результаты которого весьма достойны, давший ряд перспективных жизненных сценариев и отвечающих им проектных решений (привходящие организационно-управленческие и бюджетные обстоятельства обсуждать не будем). О какой идентичности здесь может идти речь? О частном позитиве как глубоко конъюнктурной обманке? Впрочем, злые языки укажут как раз на поразительную идентичность формы и содержания — титанического мыльного пузыря и поставленного на попа гигантского куска сыра (от звероуловительных ассоциаций никуда не деться!), маркирующих входную зону иннограда, — и очередной общегосударственной благоглупости, наряду со сменой часовых поясов, переименованием милиции в полицию и «Большой Москвой».
С региональной идентичностью положение дел обстоит ненамного лучше, чем с государственной – правда, это скорее епархия «Зодчества», нежели биеннале с «АрхМосквой». Однако с дифференциацией территориального и социального уровней можно разглядеть искомые проблески идентичности. По принципу: чем мельче, тем различимее.

На местном уровне у нас, как известно, помимо московской есть еще как минимум питерская и нижегородская школы, что позволяет говорить о той самой локальной идентичности. Нынешняя выставка «Нижний Новгород: структуры витального» (куратор – М.Игнатушко) раскрывает особенности формирования и динамики нижегородской идентичности за минувшие два десятилетия. Казалось бы, тема изъезжена вдоль и поперек, новостей ждать не приходится, однако куратору в проекте «Подъемные силы», развиваемом в последние пару лет французским скульптором К.Жюйо вместе с его нижегородскими студентами, смыслом которого является уловление и последующее овеществление вполне эфемерного тутошнего феномена в лице ветров, обдувающих Стрелку, видится возможная перспектива. Способен ли свежий волжский ветер придать новый импульс архитектурному развитию, будет ли это способствовать перезагрузке местной идентичности? Да и вообще – есть ли необходимость в подобной революционной встряске?

Если в Нижнем речь идет о подправке идентичности, то Переславль-Залесский стремится ею обзавестись. Что должен предварять фронтальный анализ социально-градостроительной ситуации, выявление и формулирование стоящих перед городом проблем, поиск ресурсов и источников развития, проведенные компаниями TDI и anOtherArchitect Berlin (экспозиция «Toy City. Концепция развития туристического города на примере Переславля-Залесского» — кураторы П.Кудрявцев, Д.Дендра). В соответствии с западными рецептами начали с попытки сугубо внешнего ребрендинга типа штамповки маек «I love PZ». Что лишний раз свидетельствует о сомнительности калек с заемных моделей, вряд ли они у нас сработают – будь то поверхностный слой либо глубинный уровень.
Та же компания TDI стоит за звонким лекционным проектом «Москва – город для людей» в рамках выставочной площадки, организованной «Друзьями Зарядья». Не дожидаясь советов зарубежных специалистов по поводу того, что приучать горожан к скорой трансформации территории в парковую зону надо уже сегодня – демонтируя забор, высаживая пусть и временную зелень и т.п., кураторы на отведенной экспоплощади смоделировали полифункциональную городскую среду с улочками и переулками, фокусами общественной активности, внутригородской навигацией, лаундж- и спортзоной с соответствующей атрибутикой и пр. Очевидно, переформатирование локальной идентичности – от забытой стройплощадки, бельма в глазу по соседству с Кремлем, к центральному зеленому оазису — стартовало.

Помимо экспозиций про персональную идентичность программной являлась сюита выставок «Тенденции: историзм, простота, сложность», за каждой из которых стоял свой куратор – соответственно М.Атаянц, К.Асс, Л.Айрапетов. Любопытно, что первым значится именно историзм, вообще-то, на минуточку, впервые обозначивший свое присутствие на биеннале. Почему так? Очевидно, именно в данном разделе экспозиции представленность, значимость, а также содержательность работ российских архитекторов вполне сопоставима, если не превосходит (что касается подачи, так уж точно) зарубежных коллег. Именно в данном случае можно говорить об идентичности – формирующейся или сформировавшейся, хотя, конечно, классика М.Филиппова, пропущенная сквозь мощный модернистский преобразователь, заметно отличается от вальсирования с архитектурной деталью Д.Бархина или принципиально «легкой по жизни» многоадресности М.Белова. К сожалению, констатация этого факта не способна вывести историзм из искусственно маргинализованного положения, в котором он пребывает, по крайней мере, в наших пенатах – в подтверждение достаточно упомянуть продырявленные уже в первый день выставки портреты авторов (повадки в нашей культурной среде умиляют!). И еще одно наблюдение: зарубежные коллеги в своих ответах на вопросы анкеты все как один отвергли возможность параллельной работы в «современной» манере, тогда как Д.Бархин и М.Белов выказали широту русской души. Но вот можно ли считать это местной идентичностью?

Бесхитростно минималистичный, если не сказать — бедный дизайн экспозиции «Простота» — как самих планшетов, так и их развески – столкнулся с язвительной критикой в свой адрес. В отрыве от соседей справа и слева такие претензии, быть может, и были бы справедливыми, но в общем контексте «Тенденций» подобная стерильность воспринимается как осознанный концептуальный жест. Если же говорить собственно об идентичности минимализма, то, судя по выставке и безотносительно к ней, у нас таковая практически отсутствует. Видать, почва не та. И затесавшаяся в предъявленный ряд реконструкция галереи «Наши художники» в поселке Борки Е.Асса, восходящая еще к середине 2000-х гг., лишь подтверждает данный медицинский факт.
Раздел «Сложность / Слож(ен)ность» заслуженно завоевал звание «Лучшей экспозиции биеннале». Хотя с нелинейной и деконструктивистской идентичностью у нас дело обстоит примерно так же, как и с минимализмом. Только здесь причиной тому скорее состояние не умов, а технологий и рабочей силы.

Что касается выставки, то она хороша по исполнению – с пошатывающимся кумачовым полом, вибрирующей черно-красной перспективой, режиссируемыми подныриваниями под экспозиционные тубы. С содержанием – вообще ситуация почти что невероятная: Л.Айрапетову удалось привлечь не только относительно молодых – Т.Вискомба и П.С.Коэна, но и половину грандов мирового нелинейного мейнстрима: «Морфозис», «СООP», Э.О Мосса, П.Эйзенмана. Последний так вообще представил работу, до этого нигде не засвеченную – проект комплекса Археологического музея, в которой он от геобиоморфизма своего Культурного центра Галисии в Сантьяго де Компостела возвращается к ортогональным дисторциям и сдвижкам, послойному монтажу и т.п., характерным для его ранних – собственно деконструктивистских — работ.

Из наших в этот звездный ряд попали бюро Totement / Paper, А.Надточий-В.Бутко и, конечно же, предтеча – Школа-студия ЭДАС В.Кирпичева. И надо сказать, представленные проектные версии Конгресс-центра в Южносахалинске и реконструируемый в настоящий момент Театр КВН в Москве вполне адекватны заявленной парадигме – разумеется, если масштаб не имеет значения. Однако не надо забывать — все они ровесники вовсе не Т.Мейна или В.Прикса, а П.С.Коэна и Т.Вискомба. А у последнего, между прочим, с реализациями тоже не густо.

Деконструктивизм, в том числе в его нынешней версии хаососложности, равно как и нелинейная архитектура немыслимы без мощного теоретического фундамента. От дерридианского бунта против т.н. Белой мифологии, европейского логоцентризма с его дихотомическим восприятием мира, маркирования инаковости, различения (differance) в пику различию (difference) – прямой путь к излюбленным делезовским концептам – складке, ризоме (корневищу), плато, созвучным архитектурной нелинейности 1990-2000-х гг. В последнее же десятилетие фокус смещается к новым теоретическим моделям и паттернам, рожденным, прежде всего, в лоне активно развивающихся синергетики, теории самоорганизации и их американской разновидности — науки о хаосе. Среди этих относительно и абсолютно новых концептов, влияющих или способных повлиять на архитектурное формообразование – фрактал, самоорганизованная критичность, скольжение по кромке хаоса, модель русел и джокеров и др. В 3D-штудиях они активно исследуются и обтачиваются, что было исчерпывающим образом продемонстрировано в ролике, крутившемся в павильоне самого куратора.
Какова вероятность выхода накопленного багажа в реальную практику – это вопрос, уж слишком неблагоприятна внешняя конъюнктура для столь дорогостоящих краш-тестов. Кстати, коолхасовская «Скала» — балансирующий «на краю» многофункциональный центр во въездной зоне в Сколково — можно рассматривать в качестве такого эксперимента.

Подводя итоги, нельзя еще раз не обратить внимание на то, что в страновом и региональном аспектах с идентичностью у нас, мягко говоря, неважно. Помимо вышеуказанных геополитических противопоказаний, вероятно, есть и другие обстоятельства. Не исключено, что сверхмалая плотность заселения страны и низкая связность не способствуют ее формированию. Быть может, это следствие крайней социальной поляризации и локализации собственно архитектурного заказа в узком верхнем сегменте. А также пребывания профессии в состоянии, близком к коллапсу. Возможно, идентичность – в наших условиях сродни патриотизму, спешно генерируется в экзистенциальных, пороговых ситуациях.

Впрочем, высказывается точка зрения, что эта самая идентичность все же неопознаваемо присутствует, просто нам кажется, что ее нет – нужна историческая (или географическая) дистанция, выход в рефлексивную позицию.
В то же время местный извод идентичности худо-бедно наличествует – пусть и в избранных локусах на карте страны. И все же пальма первенства – безусловно, за персональной идентичностью. Безнадежно атомизированный постсоветский социум вряд ли способен породить иные эффекты. Так что нынешнюю выставку можно считать зеркалом, слепком необнадеживающей социокультурной ситуации. Распадающаяся на части, разлетающаяся вселенная — и это окончательный диагноз.

Отправить ответ

avatar
  Подписаться  
Уведомление о