ПЕРСПЕКТИВЫ СОХРАНЕНИЯ НАСЛЕДИЯ РУССКОГО АВАНГАРДА – НА ПЕРЕКРЕСТЬЕ МНЕНИЙ

Коридор «спального» корпуса, 2013 г. Фото В.Кулиша.

«Современное сохранение не означает возврат к прошлому, скорее оно требует мужества принять реальность и существующий потенциал культурных, физических и экологических ресурсов …»
Jukka Jokilehto. A History of Architectural Conservation

«На самом деле смыслом сохранения наследия должно стать ясное понимание, как позволить памятникам остаться живыми».
Рем Коoлхас

Всеволод Кулиш, профессор МАрхИ
«Дом-коммуна» И.Николаева – условия сохранения памятника

Архитектура конструктивизма в России — замечательный феномен в современном архитектурном движении ХХ века. Проекты и постройки конструктивистов продемонстрировали новое отношение к пространству и форме в архитектуре, и самое главное — новое отношение к организации жизни. Существовало убеждение, что новая архитектура способна коренным образом изменить социально-культурный порядок и воспитать нового человека.
Ярким образцом «нового жизнестроительства» были дома-коммуны — определенный тип дома с коллективным бытовым обслуживанием. Среди них особое место принадлежит «Дому-коммуне» архитектора Ивана Николаева, построенном в 1931 г. для студентов Москвы. В основу проекта была положена программа, составленная Московским бюро пролетарского студенчества, согласно которой живущие в «Доме-коммуне» молодые люди должны были получить возможность максимального обобществления жилого быта. Это была не только самая большая конструктивистская постройка, но, пожалуй, и самый радикальный конструктивизм с точки зрения организации в ней жизни. Кроме того, для своего времени это было самое передовое здание в инженерном и техническом отношениях.
Поясняя проект дома, И.С.Николев писал: «… студенчеству, организованному в коммуну, которому предстоит заселить этот дом, необходимо принять меры к созданию наиболее организованных бытовых норм …означающих победу дома-коммуны над домом-общежитием. Изгнание из своей жизни примуса – есть первый шаг. Бытовая коллективизация и организованность учёбы – второй шаг. Третий шаг – гигиенизация, оздоровление быта. Четвёртый шаг – переход на самообслуживание в быту и механизация процессов уборки. Пятый шаг – обобществление детского сектора»*. Это была программа-манифест нового быта, и «Дом-коммуна» должен был стать архитектурным воплощением этой новой социальной модели человеческого общежития.

Однако реализация этой жизнестроительной концепции с самого начала столкнулась с некоторыми трудностями. Первое, на что ещё до постройки обращал внимание И.Николаев, это завышенная вместимость общежития. На то время количество студентов-членов бытовых коммун было значительно меньше размера дома. Последующий спад в развитии движения студенческих коммун привёл к тому, что «Дом-коммуна» постепенно стал заселяться посторонними людьми, а в помещениях, предназначенных для занятий студентов, стали размещаться различные организации. С середины 1930-х гг. в обществе стало меняться отношение к коллективным формам организации жизни. Обобществление быта стало рассматриваться как досадная ошибка проектировщиков, и строительство домов-коммун пошло на спад. Между тем, «Дом-коммуна», утратив в значительной степени черты дома коллективного быта, продолжал функционировать как общежитие студентов московских вузов вплоть до 1990-х гг. Хотя идея максимального обобществления жилого быта не выдержала испытание временем, студенческое общежитие «Дом-коммуна» остаётся уникальным памятником истории и культуры советской эпохи. Сегодня «Дом-коммуна» имеет статус регионального объекта историко-культурного наследия.
В основу архитектурной организации «Дома-коммуны» было положено чёткое функциональное и пространственное разделение частей комплекса на «спальный», «санитарный» и «учебный» корпуса. В узком восьмиэтажном спальном корпусе протяжённостью 200 м располагались 1000 «спальных кабин» на двух человек, площадью около 6 м2 каждая. В двухэтажном учебном корпусе, предназначенном исключительно для дневного пребывания студентов, разместились столовая, залы для занятий с кабинами для индивидуальной подготовки студентов и обширный вестибюль со зрительным залом. Санитарный корпус объединял все здания в единый комплекс. В нём на семи этажах размещались раздевалки с индивидуальными шкафчиками, душевые и уборные, а на первом этаже – спортзал и кабинеты медицинской группы. За более чем 80-летний период непрерывной эксплуатации «Дом-коммуна» неоднократно перепланировался, изменялся его внешний облик и функциональное содержание. В 1966 г. с согласия автора проекта, архитектора И.Николаева был произведен капитальный ремонт всех корпусов общежития. В наибольшей степени изменения коснулись спального корпуса, в котором центральный коридор был заменён на односторонний, а вместо шести спальных кабин в планировочном модуле 7.2 на 7.2 м были размещены две жилые ячейки. Уборные и душевые, как и прежде, размещались в санитарном корпусе. Изменились также фасады спального корпуса. Оконные проёмы увеличились по высоте, а в ленточном остеклении появились простенки. Серьёзные изменения коснулись также учебного корпуса, практически полностью утратившего зальную планировочную структуру и витражное остекление западного и восточного фасадов.
Это, однако, не все изменения, которые претерпел комплекс за всё время эксплуатации. На территории в значительном числе появились временные постройки и пристройки. В неустановленный период было застроено открытое пространство цокольного этажа спального корпуса. Плоские кровли спального и санитарного корпусов заменены на скатные. Где полностью, а где частично заложены оконные проёмы первого этажа учебного корпуса. Бетонное ограждение балконов санитарного корпуса заменено на стальную конструкцию. Натурные обследования показали, что памятник понёс также значительные утраты. В спальном корпусе были полностью утрачены элементы первоначальных “спальных кабин”, раздвижные ленточные окна, заполнение оконных проёмов цокольного этажа, внутренних и пристроенных лестниц, ограждения балконов и лестниц. Внутренние перегородки и полы спального корпуса были разобраны. Не удалось обнаружить следы внутренней отделки помещений. В санитарном корпусе не сохранилась внутренняя планировка (ранее это были санитарно-технические помещения), а также оригинальная столярка. Достаточно хорошо сохранился лишь пандус и ограждение двухконтурной лестницы, примыкающей к нему. Внутреннее пространство учебного корпуса радикально изменилось. Исчезли зальные помещения, разрушена внутренняя лестница. На втором этаже появились антресоли и продольная брандмауэрная стена вдоль всего корпуса. Оконные проёмы на западном и восточном фасадах где полностью, а где частично были заложены кирпичом. Разрушены козырёк над главным входом и открытая лестница на эксплуатируемую кровлю первого этажа. Не сохранились практически все столярные изделия, за исключением отдельных фрагментов витражей. В середине 1990-х гг. спальный корпус общежития вообще был выведен из эксплуатации как не отвечающий современным требованиям и опасный для проживания.
Вследствие всех этих изменений и утрат архитектура “Дома-коммуны” предстала в сильно искажённом виде. Постановка комплекса на охрану фактически зафиксировала это состояние, которое для неизвестных с историей дома воспринималось как подлинное. Поэтому когда в 1995 г. МАрхИ приступил в работе над проектом сохранения памятника, главным вопросом стал выбор концепции проекта – консервация или регенерация. Решающим доводом в пользу выбора регенерации стало совместное решение МИСиС и МАрхИ сохранить первоначальное назначение комплекса как студенческого общежития. Это был исключительно важный момент в разработке концепции проекта, так как он открывал возможность следования проектному замыслу И.Николаева как в архитектурном отношении, так и в функционально-пространственной организации комплекса.
Первоочередной задачей проекта ставилось инженерное обследование состояния конструкций и фундаментов всех корпусов комплекса. Инженерным обследованием спального корпуса было установлено, что стальной каркас опасно поражён коррозией и не соответствует по несущей способности нормативным нагрузкам. Более того, колебания верхней части здания значительно превышают допустимые пределы. Окончательный вывод Технического заключения Мосгоргеотреста гласил: “Здание в целом не является благоприятным для ремонта. Наиболее целесообразным является его разборка с последующим возведением нового”. В санитарном корпусе признана необходимой замена всех стальных балок перекрытий и балок балконов, тоже сильно подверженных коррозии, а также усиление простенков наружных кирпичных стен и фундаментов. В учебном корпусе требовалась частичная замена безбалочного перекрытия над первым этажом и замена конструкций кровли, пострадавшей от пожара в 2010 г. По совокупности данных существовала реальная опасность утраты памятника.
Основным проектным работам предшествовала разработка проекта реставрации фасадов. Решение этой задачи осложнялось практически полным отсутствием подлинной проектной документации и утратой таких важных частей и элементов здания, как окна, двери, витражи, внутренняя и наружная лестницы учебного корпуса, внутренняя отделка помещений. Поэтому во многих случаях приходилось руководствоваться архивными фотографиями, сохранившимися проектными материалами построек этого периода, а также текстами, содержащими описания комплекса. Результатом историко-архитектурного и историко-культурного исследований стало определение “предмета охраны памятника”, установление зон реставрации и возможности приспособления его к новому использованию.

Исходя из этого, главными задачами комплексного проекта ставились:
— возвращение памятнику первоначального архитектурного облика;
— сохранение принципов архитектурно-планировочной организации внутренних пространств;
— воссоздание утраченных элементов и частей зданий;
— приспособление комплекса к первоначальной функции с учётом современных требований.
Возвращение памятнику первоначального архитектурного облика связывалось в первую очередь с расчисткой территории от поздних пристроек и построек. Важным представлялся также выход в проекте на первоначальные планировочные отметки проездов, дорожек и входов в корпуса, так как за длительный период эксплуатации “культурный слой” в некоторых местах достигал 1,5 м. Что же касается самих зданий, то их объёмно-пространственные габариты сохранились почти в первозданном виде за исключением кровель спального и санитарного корпусов.
Как отмечалось ранее, значительные изменения претерпели фасады комплекса. Проектные решения предусматривали для спального корпуса:
— освобождение южной части цокольного этажа от поздней застройки;
— раскрытие ранее существовавшего прохода в северной части цокольного этажа;
— возвращение оконным проёмам жилых этажей первоначальных размеров и характера заполнения (0,9 м вместо существующих 1,2 м и ликвидация простенков);
— разбивка оконных проёмов северной части цокольного этажа и северной башни лестницы в соответствии с изображениями на архивных фотографиях.
Для санитарного корпуса:
— выполнение ограждения балконов из бетона вместо существующего металлического;
— заполнение оконных проёмов блоками с оригинальной “расстекловкой”.
Для учебного корпуса:
— разбивка проёмов первого этажа и их заполнение витражами, выполненными по сохранившимся фрагментам;
— то же относительно проёмов второго этажа на восточной и западной сторонах;
— заполнение оконных проёмов южной пристройки витражами с членениями, повторяющими рисунок на архивных фотографиях;
— восстановление козырька над главным входом;
— расчистка террасы, ведущей на эксплуатируемую кровлю, и пространства под ней;
— демонтаж стропильной конструкции кровли над частью северной пристройки;
— восстановление фонаря верхнего света в кровле первого этажа.
Проектные решения генерального плана и вертикальной планировки территории предусматривали также сохранение сквера в северо-западной части участка, получившего статус охраняемого природного комплекса.
Проект ставил своей целью также сохранение архитектурно-планировочных характеристик интерьеров каждого корпуса комплекса. Так, в отношении спального корпуса существующий коридорный принцип внутренней планировки не изменился. Сохранён односторонний коридор по восточной стороне с двумя жилыми ячейками в одном планировочном модуле, как это было выполнено при перепланировке в 1960-х гг. Существенное различие заключалось лишь в том, что в новых жилых ячейках общежития предусматривается раздельный санитарный узел и появились общественные кухни на каждые четыре ячейки. Новым также стало наличие четырёх пассажирских лифтов: два в центре корпуса и по одному — напротив башен существующих пристроенных лестниц. Спальные кабины, разработанные в проекте И.Николаева, не сохранились, однако на части первого этажа был воссоздан фрагмент первоначальной планировки.
Что касается санитарного корпуса, то его планировочная структура с продольной несущей стеной, сохранена неизменной. Главное внимание в этой части проекта уделялось зоне пандуса и связанной с ним сдвоенной лестницей. Площадки последней расчищены от построенных позже помещений, а в проёме пандуса размещен открытый лифт вместо патерностера, существовавшего в проекте И.Николаева.

Интерьеры учебного корпуса сохранили в проекте зальный принцип планировки как первого, так и второго этажей. Восстановлена в полном объёме частично разрушенная внутренняя лестница, ведущая с первого на второй этаж. Воссоздан универсальный зал-аудитория с фонарём верхнего света, существующий на всех изображениях планов комплекса в архивных материалах. На втором этаже демонтированы участки брандмауэрной стены, что позволило раскрыть зальное пространство на восточную сторону с видом на галерею, предназначавшуюся для индивидуальных занятий студентов.
Проектом предусмотрено также воссоздание утраченных частей и элементов памятника. Воссозданию подлежат в первую очередь оконные блоки и витражи всех корпусов комплекса в тех местах и габаритах, которые существовали в оригинальном проекте И.Николаева. Восстанавливаются в первоначальном виде бетонные балконы спального и санитарного корпусов. В учебном корпусе реконструируется козырёк главного входа, лестница, ведущая на эксплуатируемую кровлю, открытые эвакуационные лестницы со второго этажа, цилиндрический фонарь верхнего света в одноэтажной части корпуса. Все скатные чердачные конструкции демонтируются и восстанавливаются плоские кровли. В зонах реставрации интерьеров памятника подлежат восстановлению все внутренние лестницы, находящиеся в аварийном состоянии. При этом сохраняется конструктивное решение по опиранию ступеней и их геометрия.
Приспособление памятника к современным требованиям потребовало нахождения целого ряда архитектурных, конструктивных и технических решений, которые не вступали бы в противоречие с реализацией основных задач проекта — сохранения первоначального архитектурного облика и принципов архитектурной планировки внутренних пространств памятника. В значительной степени эти решения носили реконструктивный характер.
Спальный корпус. Первоочередной задачей проекта приспособления было усиление существующих стальных несущих конструкций и замена почти полностью утраченных деревянных перекрытий на железобетонные. Рассматривались разные варианты решения этой задачи, и в итоге было принято решение об усилении колонн дополнительной арматурой и включении в работу каркаса поперечных стенок из монолитного железобетона. Преимущества данного варианта заключались, во-первых, в сохранении каркаса как несущего остова здания и включении его элементов в работу новой конструктивной системы. И, во-вторых, в том, что это позволяло использовать тот же приём внутренней планировки этажей, который был реализован с согласия И.Николаева при перепланировке корпуса в 1960-х гг.
Это конструктивное решение также давало возможность применить в наружных стенках многослойную конструкцию, аналогичную оригинальной. Существующие подоконные стены корпуса были выполнены колодцевой кладкой из кирпича с засыпкой из смеси торфа и мха (сфагнум). Поскольку использование утеплителей органического происхождения запрещено противопожарными нормами, необходимо было разобрать стены и возвести их заново в соответствии с действующими правилами. По проекту внутренняя стенка выполнена из железобетона, а наружная — из кирпича, частично взятого из разобранных стенок. Пространство между ними заполнено эффективным минеральным утеплителем.
Санитарный корпус. Так же как и в спальном корпусе, здесь требовалась полная замена существующих конструкций перекрытий, балконов и лестниц. Проектом предусмотрено выполнение новых железобетонных перекрытий и покрытия с размещением новых опорных стальных балок точно по месту существующих. Конструкции пешеходного пандуса сохранены в неизменном виде.
Во внутренней планировке корпуса сохранён широкий коридор вдоль южной стены, являющийся важным элементом функциональных связей комплекса. Вместо ранее существовавших санитарно-бытовых помещений проектом предложено разместить на первом этаже комнаты администрации и необходимые технические помещения, а выше — жилые ячейки общежития с индивидуальными санитарными узлами. Условно новым элементом планировки является пассажирский лифт, который размещается на месте нереализованного при строительстве патерностера.
Учебный корпус. Основные реконструктивные мероприятия, предусмотренные проектом, связаны с раскрытием зальных пространств на первом и втором этажах корпуса. Решение этой задачи осложнялось, с одной стороны, необходимостью соблюдения требований противопожарных норм, а с другой, наличием продольной брандмауэрной стены, обеспечивающей пространственную жёсткость каркаса здания на втором этаже. По проекту приспособления планировка корпуса повторяет как в функциональном, так и пространственном отношениях проект И.Николаева. На первом этаже размещаются помещения столовой, вестибюль-фойе, аудитории и универсальный зрительный зал, а на втором — научная библиотека и помещения для коллективных и индивидуальных занятий студентов.
В конструктивном отношении учебный корпус отвечает действующим нормативным требованиям, за исключением участков перекрытия над первым этажом и конструкции шедовых фонарей покрытия. Дело в том, что эта конструкция выполнена целиком из дерева, что запрещено современным противопожарными нормами. Поэтому в проекте шедовые фонари выполнены из стали, сохраняя при этом конфигурацию и габариты существующих.

Таково основное содержание проекта «Реконструкция в рамках регенерации с реставрацией и приспособлением памятника архитектуры “Студенческое общежитие “Дом-коммуна”. В главном этот проект следует современному подходу к сохранению памятников истории и культуры, который заключается в фундаментальных изменениях в отношении целей сохранения культурного наследия. Этот новый подход перемещает сохранение и реставрацию из традиционной области деятельности в другую, где вместо модели консервации предлагается некий критический процесс, определяющий, что должно быть сохранено и как. Это особенно важно в современных условиях, когда сохранение первоначальной функции объекта сталкивается с необходимостью следования жёстким требованиям действующих норм, а историческая конструкция зачастую трансформируется в новую конструктивную систему. Традиционная цель сохранения памятника — его консервация, желание видеть его в неприкосновенности, сменяется здесь новой концепцией историчности и ценности, в которой исторический и эстетический аспекты дополняются аспектами, связанными с культурой, такими как коллективная историческая память, культурная самоидентификация и первоначальное функциональное наполнение объекта.

Вид южного фасада. Фото 1930-х гг.

Архитектурные 1920-е гг. являются нашим главным вкладом в мировую профессиональную культуру. Современную прежде всего, хотя многие исследователи архитектуры считают, что и в историческом масштабе русский конструктивизм выдерживает самое высокое сравнение.
Именно в 1920-е гг. не мы копировали, подражали, заимствовали. Мы вдохновляли архитекторов других стран, работали рука об руку с самыми выдающимися мастерами той эпохи. Это был колоссальный культурный всплеск. Наследие того времени надо беречь как визитную карточку отечественной культуры, послание внешнему миру.
Может быть, кому-то не нравится супрематизм, но при этом надо понимать, что К.Малевич и другие художники и архитекторы того времени внесли принципиальный вклад в мировую художественную культуру.
Дом Наркомфина как одна из вершин 1920-х имеет исключительную историко-культурную и архитектурную ценность. Он значительно повлиял на формирование новых тенденций в современной архитектуре – мировой в том числе.
При всем при этом все, что происходило с ним на протяжении десятилетий, нельзя назвать иначе, как забвение. Забвение после войны протянулось до эпохи массового строительства и далее, уже в наши дни. Это в полном смысле слова забытый дом.
Мой отец, Владимир Гинзбург, озаботился сохранением дома в позднесоветское время, в конце 1980-х гг. Он пытался привлечь внимание к этой проблеме общественных организаций, в том числе Союза архитекторов. Тогда речь шла не о спасении дома, как это имеет место сегодня, но о том, чтобы вернуть его в оригинальное состояние. Дом был перестроен, и это надо было поправить, при его дальнейшем использовании, близким к первоначальному назначению. В то время он был еще полностью заселен.
Отец не оставлял эти попытки вплоть до конца 1990-х гг. Я, еще будучи студентом, начинал эту работу вместе с ним. Помнится, после развала Советского Союза нередко появлялись частные инвесторы. Люди сами приходили, предлагая использовать дом – со своими вариантами перепланировки и реконструкции. Приходилось их мягко от этой проблемы уводить, отговаривать.
Когда отца не стало, я пытался сдвинуть ситуацию уже единолично. Если для него это было долгом по отношению к отцу, моему деду, то для меня это являлось продолжением того, что начал он, можно сказать, его самого.

Состояние же дома быстро менялось в худшую сторону – речь шла уже о спасении его от полного разрушения. Одной из причин было то, что дом начал пустеть. Да и в какой-то момент количество не может не переходить в качество – я имею в виду время, когда дом стоял без ремонта, когда им не занимались — не как памятником архитектуры, а просто как единицей из городского жилого фонда, что рано или поздно не могло не сказаться на его самочувствии.
Что сегодня стоит на пути приведения здания в порядок? Прежде всего, неконсолидированность собственности. Дом в настоящий момент принадлежит разным собственникам. Тогда как реставрировать его по частям принципиально невозможно. Дом коридорного типа, и все, кто знаком с его структурой, понимают, что это комплексная задача.
До последнего времени была еще проблема, связанная с тем, что городская власть в эпоху Ю.Лужкова дом Наркомфина не любила, полагала, что он никому не нужен и заниматься им не к чему. Соответственно потенциальные инвесторы не могли не видеть это отношение тех, от кого зависят, и интерес у них, естественно, пропадал.
Помимо этих привходящих проблем было и есть множество профессиональных. Прежде всего, как правильно реставрировать памятники современной архитектуры. Чем памятники современной архитектуры отличаются от памятников других исторических периодов. Ведь современная архитектура пришла на волне решительных изменений – социальных, экономических, технологических. И конструктивистские дома нельзя восстанавливать так же, как дома родом из других исторических эпох.
Понятно, что реставрация – это всегда компромисс. Если мы возьмем европейский опыт обращения с наследием функционализма, то этот компромисс налицо — где-то больше, где-то меньше, то есть мера вторжения в памятник — это всегда предмет дискуссии. Речь идет об изменениях, которых невозможно избежать при приспособлении дома к современному использованию. Что вовсе не равнозначно реконструкции, которая, как правило, связана с увеличением площади, объемными и планировочными изменениями. Можно уйти далеко по этому пути, можно работать ортодоксально. Однако понятно, что гораздо проще законсервировать виллу Савой в ее историческом виде, превратив в музей, чем сделать то же самое с производственными зданиями или жилыми многоквартирными домами. Все же это разные по функциональному наполнению и сложности объекты.
На Западе давно выработаны принципы реставрации, имеется значительный практический опыт. У нас же хорошо уже то, что новая городская власть перестала быть антагонистом архитектурного авангарда 1920-х гг. Это плюс, который многого стоит.

Генплан.


Дом Наркомфина – это, по сути, современное здание, не имевшее отношения ни к каким социальным экспериментам. Это был поиск адекватного ответа на требования человека новой эпохи, наступающей индустриализации, вовлекавшей в свою орбиту весь мир. На самом деле, дом делался для современного человека. И сегодня он может использоваться в том же качестве.
Дом Наркомфина настолько компактно и четко устроен, его структура настолько рациональна и продуманна, являясь своего рода константой, что внутри особо ничего не переделаешь. Ценность его заключается в его цельности. Эта цельность внешнего и внутреннего не поддается изменению и может быть разрушена в случае бездумной интервенции. Так что сохранение жилой функции безальтернативно. Это было очевидно начиная уже с 1995 г., когда был предложено разместить в доме апарт-отель. Апарт-отель, дом гостиничного типа, доходный дом, дом временного проживания, гостиница (не та, где дом приспосабливается под гостиницу, а где гостиничные технологии приспосабливаются под исторический дом) – все это возможные вариации на тему.
То есть дом Наркомфина можно и нужно использовать так, как он был задуман. И эта концепция не менялась с начала 1990-х гг. – изменялось только название.
К примеру, в коммунальном корпусе остается неизменной функция общественного питания — теперь это могло бы быть кафе с сохраняемыми террасами на эксплуатируемой кровле. Спортзал мог бы трансформироваться в многофункциональный зал, где проводились бы выставки, конференции и т.п. И то, и другое вряд ли можно считать серьезным изменением функции. И аналогично все остальное так же могло бы использоваться в соответствии с первоначальным авторским замыслом.
Что касается инженерной модернизации – вода, как известно, течет по трубам, а электричество – по проводам. Да, можно спорить, нужны ли в этом доме кондиционеры. По мне, так вовсе не обязательны. Вентиляция уж точно не требуется – приточно-вытяжная там была предусмотрена, а кроме того, все квартиры выходят на две стороны – восточную и западную, что обеспечивает сквозное проветривание. Все было продумано и реализовано при помощи простых и рациональных средств.
Кто-то может полагать, что сегодня без кондиционирования – никак. Если инвестор готов вложиться, и единственная загвоздка – есть кондиционеры или их нет, я готов рассмотреть вопрос – найти способ разместить это хозяйство. Это тот компромисс, на который можно пойти, если встанет альтернатива – дом разрушится либо он будет снабжен системой кондиционирования.
Если же говорить об устройстве вентиляционных коробов, то этого не позволяет высота потолков — просто физически нет для них места. Это вопрос не компромисса, а технической и параметрической возможностей.
Конечно, надо устанавливать системы – электрические, слаботочные, провести водопровод-канализацию, соответствующие сегодняшним требованиям. Просто заменяя старые изношенные сети на новые.

В заключение не могу не привести пример из книги В.Паперного «Fuck контекст». В его беседах с мировыми архитектурными знаменитостями время от времени речь заходит в том числе и о дом Наркомфина. В частности, он описывает визит Стивена Холла в Москву, который спрашивает: «А где у вас музей Мельникова? Музей Малевича? Музей авангарда?» А ему отвечают – нет ни первого, ни второго, ни третьего. Мне кажется, это системный вопрос. И связан он прежде всего с перспективой трансформации сознания людей. Им надо рассказывать о русском авангарде, объяснять его роль в истории человеческой цивилизации.

Александр Кудрявцев, президент РААСН
Мой приход в профессию относится к 1960 г. – эпохе возвращения к «современной архитектуре» и к нашим 1920-м. С тех пор я неизменно способствовал защите наследия конструктивизма. В частности, в 2006 г. состоялась международная конференция «Heritage at risk», одним из организаторов которой выступил МАрхИ. Тогда удалось превратить конференцию в крупное событие, в результате чего восемь шедевров 1920-х были названы как безусловные кандидаты во всемирный список ЮНЕСКО. Среди них был и дом-коммуна И.Николаева.
К тому времени наметились позитивные подвижки в его судьбе, но еще за несколько лет до этого он представлял собой плачевное зрелище. Спальный корпус – это была просто пустая коробка: были выломаны интерьеры, обнажились уникальные конструкции. Дом-коммуна исключителен по своим габаритам – при длине порядка 200 м ширина корпуса составляет 7,2 м. Есть еще учебный и санитарный корпуса. Даже по сравнению с Баухаусом это заметно большее по своим физическим размерам сооружение. Поэтому надо было искать пути спасения не в логике его возвращения в жизнь как произведения архитектуры, то есть по линии Минкульта или Комитета по охране наследия – речь шла о совершенно ином масштабе инвестиций. Это был исторический шанс, что Институт стали и сплавов возглавлял тогда Ю.Карабасов, выпускник МИСиСа, когда-то, будучи студентом, живший в этом доме, знавший его историю. В состоявшемся тогда разговоре с профессором В.Кулишом и со мной он склонился к тому, что надо вернуть его к жизни. При том что в то время вырисовывалась перспектива сноса – это был памятник регионального значения, который можно было в связи с аварийным состоянием без труда вывести из списка. И построить на его месте современный комплекс, в чем Институт стали и сплавов преуспел на других своих площадках.
Была создана инициативная группа, куда вошли архитекторы, реставраторы и собственники, придумавшие финансовую схему. После чего было открыто финансирование программы, начались исследования и проектирование. Архитектор В.Кулиш работал в жесткой рамке – он не мог не учитывать интересы владельца, культурные приоритеты и предписания законодательства. Была найдена щадящая формула степени его свободы. И искомое соотношение регенерационной и консервационной составляющих. При том что это инвестиционный проект огромного комплекса, имеющего обязательную общественную функцию. И пока только затратный, хотя и довольно перспективный в экономическом смысле — но это длинные деньги.
Что мы в результате имеем? Во-первых, сохранены геометрические габариты, в том числе высвобождено пространство между столбами в первом уровне, что в экономических категориях равносильно недополучению собственником площадей. Другая почти неразрешимая проблема – двустороннее расположение кабин: какой студент сегодня будет жить в ячейках-клетушках? Было принято решение воссоздать фрагмент оригинальной планировки – а ведь это все те же квадратные метры, которые выводятся из коммерческого оборота.
Когда на чаше весов находится судьба дома – необходимо искать компромисс. Научная реставрация вряд ли может его обеспечить. Хотя, конечно же, замечаний и вопросов к профессору В.Кулишу не может не возникать. Однако дом сохранен, он прошел точку невозврата к былому состоянию, по слову нынешнего министра образования, бывшего ректора МИСиС Д.Ливанова.
Считаю, что реставрация дома-коммуны – это одно из достижений Москвы, хотя столица как хозяйственный субъект в этом участия не принимала. Мы без тени стыда можем водить на этот объект наших коллег. В отличие от дома Наркомфина, состояние которого мотивировать невозможно никак за исключением самого простого — отсутствия политической воли властей. Что выводит профессиональную общественность за рамки ответственности за происходящее. Сегодня дом находится в стадии рецессии, фактически — разрушения. Ничего не происходит – если не считать инициативы самих жильцов по поддержанию собственных квартир, при этом общественные пространства деградируют. И здесь также первичной оказывается экономика, без которой вернуть к жизни такое большое здание – невозможно. В конце концов, его могут довести до состояния, которое признают аварийным, в судебном порядке выселят жителей и снесут. Хотя это чревато скандалом, так что более вероятный сценарий – его естественное умирание.

Дмитрий Швидковский, ректор МАрхИ
Тема сохранения архитектуры авангарда тесно связана с оценкой разных периодов русской архитектуры. Вряд ли можно согласиться с той точкой зрения, что все периоды нашей архитектурной истории равнозначно ценны. В то же время вряд ли правы те, кто полагает, что только небольшая часть наследия, прежде всего конструктивизм и народное зодчество, отличается своей аутентичностью.
На самом деле, мы не научились по-настоящему ценить многие периоды. У нас нет слова «ренессанс» в учебнике по истории русской архитектуры. Хотя у нас был один из самых интересных региональных ренессансов. То же касается классицизма — более тотального классицизма как имперского стиля не было нигде, разве что в Римской империи. У нас есть многое из того, что может быть интересно помимо авангарда. Авангард же уникален тем, что он действительно повлиял – и продолжает влиять — на развитие всемирной архитектуры.
Памятники авангарда трудно реставрировать. В силу специфичности используемых материалов, тогдашних жизненных и технических стандартов, в том числе противопожарных, гигиенических и пр. При современной нормативной базе это невозможно. Поэтому для реставрации авангарда нам нужен особый кодекс. Без этого мы будем либо нарушать закон, либо портить памятники.
Оба примера – и дом Наркомфина М.Гинзбурга, и дом-коммуна И.Николаева – вопиют об этом. В случае с домом-коммуной я бы склонился на сторону тех, кто оценивает этот опыт как положительный. Несмотря на то, что по сравнению с немецкой или французской практикой восстановления зданий функционализма здесь имеется множество недопустимых нарушений и ошибок. Но они недопустимы в силу их неизбежности. Прежде всего потому что когда делался проект, здание не было федеральным памятником, у него не был определен предмет охраны. А прежде чем реставрировать любой памятник русского авангарда, необходимо определить предмет охраны. Это касается и строительных материалов, и конструкций, и архитектурных форм.
Почему все-таки дом-коммуна является положительным примером? Что ни говори, он есть и уже используется. А реставрация реставрированного – это нормальная практика, в том числе на Западе. Если будут деньги и будет поставлена такая задача, мы сможем сделать то, что было при Николаеве. Но использовать то, что было при Николаеве, можно только как аттракцион или как музей. Поскольку это самое коммунистическое здание коммунизма. Где надо было раздеваться в санитарном корпусе, помывшись или сходив в туалет, бежать 200 м в трусах. Стандарты, введенные Николаевым — это радикальные стандарты коммунизма. В постановлении Владимирского губисполкома 1918 г. был закон об отмене брака и обобществлении детей, поступающих в собственность республики. Радикальность Николаева не уступает этому замечательному законотворческому акту.
В настоящее время здание отреставрировано лишь наполовину, формально даже на одну треть. Мы должны еще раз продумать вопросы предмета охраны, для чего нужна специальная рабочая группа.
Жалко, конечно, что мы учимся на собственном опыте. И дом-коммуну можно считать таким подопытным. Однако невозможно же его разбирать с тем, чтобы сделать в соответствии с требованиями строгой реставрации. Кроме того, если бы мы пошли по этому пути, мы бы не смогли его включить в современную жизнь и использовать в соответствии с требованиями заказчика.
Ждут своей очереди два корпуса дома-коммуны, которые в состоянии воспринять более строгую реставрацию. И в случае дома-коммуны, и в случае дома Наркомфина реставрация в полновесном смысле этого слова возможна. Но прежде необходимо предельно точное определение предмета охраны, а затем уже восстановление обоих памятников на федеральные средства в соответствии с точным следованием этому предмету охраны.

Наталия Душкина, профессор МАрхИ, вице-президент Международного научного комитета ICOMOS по наследию ХХ века, член ФНМС по культурному наследию Министерства культуры РФ
2013 год для наследия русского авангарда – это по-прежнему год утрат. На «сносной» комиссии, возглавляемой зам. мэра Москвы М.Хуснуллиным, идут дискуссии вокруг приговоренных сооружений 1920-1930-х гг. – набирает силу волна сносов бань, фабрик-кухонь, под угрозой хлебозаводы, жилые комплексы. Недавно прозвучал поразительный аргумент – чего жалеть, ведь в Москве их еще осталось 115. Только что мы стали свидетелями жуткой истории вокруг разрушения дома Стройбюро в Королеве.
Распространено мнение, что в России нет объектов, которые были бы отреставрированы в соответствии с международными стандартами. Я помню текст В.Белоголовского, который появился вскоре после острой статьи Е.Шорбан, посвященной реконструкции Дома-коммуны И.Николаева, где он выносит в заголовок именно этот вопрос. На него есть ответ, и ответ положительный – сегодня мы располагаем удивительным опытом восстановления здания этого периода – библиотеки Аалто в Выборге, научная реставрация которой выполнена финскими коллегами согласно букве международных принципов и хартий.
Одна из причин плачевного положения дел – распространение института тендеров. Недавно на Федеральном научно-методическом совете рассматривался вопрос приспособления мельниковского клуба им. Русакова под театр Виктюка, которым занимался человек, не имеющий должного реставрационного опыта в этой сфере. Его организация победила в тендере. Теперь клуб вряд ли может претендовать на включение в список объектов Всемирного наследия, о чем говорили годами, – благодаря потере подлинности, появившимся в интерьере балконам, металлическим (вместо дерева) переплетам и дверям, более подходящим торговому центру, чем мировому шедевру, и пр. Вообще, идея отдать этот клуб театру Виктюка была ошибочна изначально.
Другая проблемная точка – это историко-культурная экспертиза, на которую опирается Мосгорнаследие при выдаче разрешений на выполнение проектов, ее профессиональная грамотность, этическая сторона. Например, экспертиза по восстановлению интерьеров ДК ЗИЛ Весниных была положительной – несмотря на отсутствие полноценного историко-архитектурного исследования, зондажей, ясной реставрационной концепции, зато есть проект с раскрашенными как в детском саду стенами. Часто доминирует работа на памятниках, отталкивающаяся от домыслов, гипотез, аналогий. Реставрация же как научный, интеллектуальный процесс, основанный на законодательстве, с опорой на мировой опыт – встречается нечасто, а для объектов ХХ века вообще редкость.
Среди других событий минувшего года – награждение премией «Реставрация» Дома-коммуны И.Николаева. Причем в двух номинациях – получил премию профессор В.Кулиш как автор, и МАрхИ – за научно-методическое руководство. Дело даже не в том, что она была дана преждевременно – выполнена пока лишь треть работ. В свое время на этот проект возлагались большие надежды, предполагалось, что сохранение материальной субстанции, а не получение копии, отлитой из железобетона, является одной из принципиальных задач. Если же изначально принять установку, что это невозможно — мы заведомо обрекаем себя на поражение. В результате налицо искажение памятника – в частности, изменение габаритов балконов при произвольных размерах консольных плит, иная конфигурация колонн, лифт, встроенный в пространство знаменитого пандуса, цветовая гамма в интерьерах и пр. Причем на каждый шаг у авторов находится объяснение.
При существующем, в общем, позитивном результате – в этом здании можно жить, оно приспособлено для современного использования, нельзя избавиться от ощущения вымывания первородности, творческого слова автора-архитектора. И когда дается премия, подразумевается, что это именно тот путь, по которому должна идти наша реставрационная практика.
Когда началась реставрация Дома-коммуны, я в своих лекциях и выступлениях говорила, что сейчас на кон поставлен дом Наркомфина. Уже тогда ощущалась нависшая над ним угроза – и вовсе не в результате его естественной деградации. На самом деле, разговоры о том, что он завтра завалится, велись и двадцать лет назад. Имелись документы ГУОП (ныне Мосгорнаследия) об утрате зданием несущей способности. После чего английские специалисты, а потом и немцы, исследовав каркас, вынесли заключение, что он более чем на 70% годен. Тогда и ГУОП вынес свое положительное заключение.
В 2012 году в Германии вышла блестящая книга А.Заливако – исследование русского авангарда с технологической точки зрения, где все наши объекты сопоставлены с немецкими аналогами. В 2013 – ее же том о Наркомфине. Эта огромная работа была проведена для того, чтобы показать, что и у нас существует возможность следования по цивилизованному пути восстановления объектов этого периода…

Планы 1-го этажа

Константин Михайлов, координатор «Архнадзора», член Общественной палаты РФ
Прежде всего хотелось бы сказать, что мне всегда режет слух культивируемый уже несколько десятилетий тезис о том, что русский конструктивизм – единственный в истории нашего искусства феномен, когда Россия шла в авангарде мирового художественного процесса, создавала новый стиль эпохи и т.д. и т.п., а вся остальная художественная история России – это видите ли, подражание западным и иным образцам, гораздо менее интересное и ценное. Соответственно, и с зарубежными коллегами, когда заходит речь о роли России в истории мирового искусства, мы общаемся в основном на темы авангарда и конструктивизма. Возможно, такое позиционирование имело логические объяснения тридцать лет назад, когда необходимо было доказывать – в первую очередь, внутри страны — ценность и значимость памятников отечественного искусства ХХ века. Но сегодня подобные тезисы, мне кажется, пора уже оставить.
Во-первых, они несправедливо принижают роль и значение других, не менее самобытных и интересных, эпох и стилей нашего искусства, которые, кстати, благодаря такой нашей «информационной политике», зарубежным коллегам остаются и вовсе неизвестны, за исключением, разве что русского деревянного зодчества. Во-вторых, этот подход антиисторичен, мы как бы вырываем «конструктивистскую» страницу из ткани нашей художественной истории, противопоставляя ее предыдущим и последующим. Очевидно же, что конструктивизм своими корнями восходит к рациональному модерну – и этим его генеалогическое древо не ограничивается. Конструктивизм – вовсе не outstanding феномен, это результат развития отечественной архитектуры. Это не цветок, упавший с неба, а полноценная ветвь русского древа культуры – как и все другие.
Некой уникальностью русский конструктивизм обладает в глазах наших западных коллег. Мы же не можем не видеть его как звено внутри исторической непрерывности, многовековой истории русского зодчества. Иначе конструктивизм предстает невесть откуда взявшимся и канувшим непонятно куда.
На заре советской власти конструктивизм был тесно связан с политическими установлениями революционной эпохи. Новый художественный язык призван был отразить беспрецедентность социальных преобразований. Нынешнее противопоставление конструктивизма всей архитектурной истории, возможно, берет свое начало именно в том времени.
В отечественной реставрации широко распространено мнение, что «вышедшие в тираж» конструкции и материалы подлежат замене. Сошлюсь на последние дискуссии вокруг судьбы московских рабочих поселков. Ссылки на якобы никуда не годное качество строительства 1920-х выглядят не всегда убедительно – в каждом конкретном случае это нужно оценивать индивидуально. В большинстве случаев плохое техническое состояние объектов связано с негодным их содержанием, неправильной эксплуатацией в наши дни, с многолетним отсутствием заботы о домах. Но в любом случае, тезис, что материальная основа памятников конструктивизма безнадежна, представляется мне сомнительным.
Несмотря на это, сегодняшние реставрационные работы – и на конструктивистских и на иных памятниках — не обходятся без массовой замены конструктивной основы и материалов. Дерево меняют на бетон и камень, сгораемые перекрытия — на несгораемые. Нет понимания, что, теряя материальную субстанцию, мы утрачиваем подлинность исторического артефакта. Мы можем сохранить либо воссоздать форму, очертания памятника, но это будет копия, слепок из кабинета истории архитектуры. И то, что это будет копия в натуральную величину, стоящая не в музейной витрине, а на улице – ничуть не увеличивает ее ценности.
Поскольку я не знаком с техническими обоснованиями реставрационных работ в Доме-коммуне, мне трудно оценить, насколько обоснована была массированная замена его конструкций и материалов. Хотя я вполне допускаю, что другой возможности просто не было.
Дом Наркомфина деградирует на глазах – сколько-то лет в запасе у нас еще есть, но сколько именно – неизвестно. Это штучный объект, который невозможно превратить в обычный отель либо жилой дом. Быть может, единственный вариант – это эксклюзивный отель, где главным фактором притягательности является не класс «де-люкс», не уровень сервиса и не удобство географического расположения, а именно возможность ощутить все прелести быта, аромат и дух ушедшей эпохи 1920-х. Ценность объекту должна придавать именно его уникальная аутентичность, а не унифицированный сервис «мирового уровня».
Памятники конструктивизма трудно приспособить к современному использованию – уж больно разнятся наши и тогдашние представления о быте и – вообще — о порядке мироустройства, которые всегда неизбежно отражает и выражает Архитектура. Но чем сложнее задача – тем интереснее…

Николай Васильев, генеральный секретарь Российского отделения DOCOMOMO International
Архитекторы, так сказать, по определению не могут не смотреть на проблемы реставрации с позиций именно архитекторов. В то же время согласно 73-ФЗ на объектах культурного наследия возможна только реставрация. Режим реставрации предполагает не только научное обоснование всех действий и специальную историко-культурную экспертизу, но и обязательное наличие реставрационной лицензии. То есть проектом и его реализацией должен заниматься реставратор.
Совместима ли реставрация с интенциями заказчика: ведь в подавляющем большинстве случаев здания 1920-х гг. — это не музеи? Вряд ли. Следовательно, никуда не деться от компромиссных решений – иначе говоря, реконструкций с элементами реставрации, как это имеет место в случае с Домом-коммуной. Дальше, как говорят в разоблачающих телепередачах, «следите за руками» – архитектор занимается основной стройкой, этой самой реконструкцией. А небольшой и толком не проясненной частью реставрации занимаются реставраторы. Как это увязано вместе — большой вопрос.
Если опять же обратиться к Дому-коммуне: уничтожение кино-театрального зала в подвале или изменение парапетов балконов — бетон вместо металла — никакими требованиями к жилым помещениям не оправдаешь. Дело в исполнителях — простых строительных рабочих, на что справедливо сетует В.О.Кулиш. При сметных ограничениях, многие решения оказываются следствием низкой культуры строительства. Тот же клепано-сварной металлический каркас, замененный на монолитный железобетон — что это, как не дань низкому уровню строительных технологий. Какая уж там реставрация!
Нельзя не упомянуть и еще об одной проблеме: реставраторы упорно уклоняются от всякой публичности.
Что касается Дома Наркомфина: работы здесь даже не начинались, хотя история длится уже четверть века — дом начали расселять в 1978 году. Но и здесь, в случае, если найдется инвестор и программа все-таки сдвинется с места, вряд ли ошибусь, если скажу: в нынешних условиях в отсутствие должного контроля со стороны профессиональной общественности производство работ чревато непоправимыми ошибками и утратами. Да, здание ветшает из-за непогоды, отсутствия должного обслуживания и т.п., однако оно продолжает оставаться подлинником.