О феномене, структуре и духе места у К.Норберг-Шульца
Кристиан Норберг-Шульц (1926-2000) – норвежский архитектор, историк и теоретик архитектуры, один из самых известных и влиятельных адептов феноменологической традиции в архитектуре ХХ века. В начале профессиональной карьеры – в 1950-е гг. – поборник идей Современного Движения, младший партнёр известного норвежского архитектора-функционалиста Арне Корсмо. В конце 50-х – начале 60-х гг. с опорой на идеи гештальтпсихологии, теории информации, лингвистики, теории знаковых систем исследует организацию пространства и искусственной формы, проблемы зрительного восприятия. В середине 60-х знакомится с феноменологическими работами Э.Гуссерля, Г.Башляра, философией М.Хайдеггера; на протяжении следующих двадцати лет разрабатывает идеи «экзистенциального пространства», метод феноменологического анализа городского пространства, популяризует и развивает концепцию Духа места (Genius Loci). В 80-е годы под влиянием книги Ч.Дженкса «Язык архитектуры постмодернизма» с энтузиазмом воспринимает идеи ПоМо, в которых, однако, вскоре разочаровывается.
Получил архитектурное образование в 1949 г. в Цюрихе, где учился у З.Гидеона. В 1952 г. вместе с Йорном Уотсоном и Арне Корсмо основал норвежскую группу CIAM (PAGON). В 1952-53 гг. как стипендиат программы Фулбрайта стажировался в Гарвардской школе архитектуры (Кембридж, США), где познакомился с В.Гропиусом. В 1963 г. защитил диссертацию (PhD) в Тронхейме и опубликовал её как одну из самых известных своих монографий (Намерения в архитектуре). С 1966 г. – профессор архитектуры в Архитектурной школе в Осло. Читал лекции в Массачусетском (MIT), Иллинойском (IIT) технологических институтах, в Йельском университете, университете Далласа (Техас) и др. В период 1963-1978 гг. был редактором известного норвежского архитектурного журнала Byggekunst1.
Данный материал содержит выдержки из авторского перевода статьи: Christian Norberg-Schulz. Phenomenon of Place // Architectural Association Quarterly. 1976. № 4. P.3-10. Журнал AAQ «Ежеквартальник Архитектурной Ассоциации» издавался известным учебным заведением Лондона – Школой архитектуры Архитектурной Ассоциации – в период с 1968 по 1982 гг. Сегодня это издание называется AA files.
По мнению К.Н-Ш., человек не в состоянии найти точку опоры только в научном рационализме. Он приходит к ценности понимания смысла как альтернативе знанию фактов. В своих работах он пытается противостоять двум крайностям в архитектуре: формализму, с одной стороны, и утилитаризму – с другой.
Будучи качественными тотальностями сложной природы, места не могут быть описаны с помощью аналитических, «научных» концепций. Наука принципиально «абстрагируется» от данного, чтобы придти к нейтральному, «объективному» знанию. Однако при этом теряется повседневный жизненный мир, который должен быть истинной заботой человека вообще и градостроителей и архитекторов в особенности /…/. К счастью, выход из тупика существует, это метод, известный как феноменология. Феноменология задумывалась как «возвращение к вещам» в противовес абстракциям и умопостроениям. До сих пор феноменологи были главным образом озабочены онтологией, психологией, этикой и, до некоторой степени, эстетикой и уделяли сравнительно мало внимания феноменологии повседневной среды. Существует несколько пионерных
работ, но они почти не содержат прямых ссылок на архитектуру /…/. Поэтому настоятельно необходима феноменология архитектуры. [thumb]/files/u11/0ffa6cdc8f3ea51d2db08f8d41c171f2.jpg[/thumb]
«Дом над водопадом» (Дом Кауфмана), Биэ Ран, Западная Пенсильвания, 1934-1939.
Фото К.Кияненко.
О феноменологии и архитектурной феноменологии, в частности
Отец-основатель современной феноменологии Эдмунд Гуссерль создавал её как «науку о феноменах сознания», полагал «чистое» сознание находящимся за пределами воспринимаемого им мира и был озабочен тем, как последний может быть явлен человеку и познан им непосредственно, без искажения смысла заранее готовыми суждениями метафизического (то есть, «сверхприродного») характера. Эту трансцендентальную (т.е., запредельную) феноменологию Мартин Хайдеггер (ученик Гуссерля) превратил в экзистенциальную «феноменологию существования» или «бытия» (лат. exsistentia – существование) актом перенесения сознания из запредельности в жизненный мир (в англ. яз. эти два слова так и пишутся одним – lifeworld) повседневного обитания человека. Наконец, Ханс Георг Гадамер (ученик Хайдеггера) заложил основы герменевтической феноменологии, которая также исследует проблемы соотнесения сознания и мира, но обращает при этом внимание на роль языка, культуры, традиции в понимании жизни как её интерпретации.
Эти три слоя феноменологии вовсе не исчерпывают разнообразия смыслов, вкладываемых в само понятие. Как отмечал известный на Западе историк этой философской традиции Г.Зигельберг (H.Siegelberg), феноменологий столько, сколько феноменологов. Не удивительно, что и «под зонтиком» понятия «архитектурная феноменология» укрываются достаточно разные явления.
«Поэтической» феноменологией архитектуры уместно назвать то, что, по словам А.Г.Раппапорта, «имеет дело не с отвлечённой мыслью, не с фиксированным знаком, а с переживанием, неотделимым от живого контакта с сооружением» [1]. Американский архитектор Д. Кельбоу также полагает, что «в архитектуре понятие феноменологии используется для отсылки к эмпирическому и перцептивному (то есть, чувственно воспринимаемому – К.К.), – в противовес абстрактному или концептуальному, – измерению зданий. Оно относится к прямому и активному эстетическому восприятию физической среды посредством всех органов чувств» [2]. Этой архитектуре чужды интеллектуальные игры деконструкции, и она исходит, как выразился Кельбоу, «скорее из нутра, чем из головы». Такова поэтическая архитектура феноменологического переживания «пространства, текстуры, и света» С.Холла, Р.Абрахама, Д.Хайдука и др. Внутри данной архитектурной области определённой автономией обладает «архитектура места» как географического и временного контекста. Хотя приверженность Месту провозглашают многие, но немногие добиваются такой же феноменологической укоренённости объекта в среде, какую демонстрируют райтовский «Дом над водопадом», «Часовня на воде» Тадао Андо и некоторые другие сооружения.
«Аналитическая» феноменология архитектуры – нам кажется подходящим названием для того её направления, которое, как пишет Н.Лич (N.Leach) из Ноттингемского университета, «с необходимостью унаследовала более глубокое, интерпретативное измерение в форме герменевтики», «предполагает открытость не только в сферу чувственного, но также и к потенциальному откровению не которой истины» [3]. Эта архитектура стремится отыскивать за внешним разнообразием форм их устойчивые, пространственные инварианты, протоформы, глубинные структуры, априорные схемы, типы. Подобное толкование нам кажется близко и самому К. Н.-Ш., не случайно одним из любимых его архитекторов был Луис Кан, стремившийся создавать формы и пространства, преодолевающие повседневность и сиюминутность восприятия в поисках вечных истин, совершенства и божественности.
О понятиях «пространство» и «характер» как конденсаторах «структуры места»
Пространство, по К.Н.-Ш., не может восприниматься архитектором исключительно как геометрическая абстракция (Эвклидово пространство) или как объект визуального восприятия. Как альтернативу частичности двух этих позиций он использует в своих работах понятие «экзистенциальное пространство» или «пространство жизненного опыта», которое формируется одновременно как совокупность сущностно разных аспектов:
прагматического (удовлетворения потребностей), чувственно воспринимаемого, архетипического пространства универсальных образцов, культурного пространства, абстрактного пространства логики, экспрессивного пространства искусства и некоторых др. форм.
К.Линч полагал, что возможность человека ориентироваться в пространстве определяется «средовыми образами», хранимыми его сознанием, – обобщённой мысленной картиной физического мира. Эта картина формируется в результате непосредственных ощущений и памяти о прошлом опыте, она используется для интерпретации вновь получаемой извне информации и определения стратегий практических действий [4].
/…/ «Характер» есть в одно и то же время и более общее, и более конкретное понятие, чем «пространство». С одной стороны, оно определяет единую всеобъемлющую атмосферу, а с другой, – конкретную форму и вещественность элементов, образующих пространство. Всякое реальное присутствие внутренне связано с неким характером /…/. Феноменология характера должна включать обследование предъявляемых характеров, так же как изучение их конкретных детерминант. Мы указываем, что разные действия требуют мест с разным характером. Жилище должно быть «защищающим», офис – «практичным», зал для вечеринок – «праздничным», а церковь – «возвышенной». Когда мы посещаем некий город за рубежом, мы бываем потрясены его особым характером, что становится важной составляющей опыта.
О феномене «моста» как метафоре-архетипе «места» у М.Хайдеггера
К.Н.-Ш. стал одним из первых интерпретаторов и популяризаторов идей экзистенциальной феноменологии М.Хайдеггера в архитектуре, выстроив на этой основе свою собственную феноменологию. Обширное цитирование Хайдеггера помогает ему, в данном случае, прояснить обоюдную обусловленность здания местом, а места зданием.
/…/ Мы хотим подчеркнуть, что ландшафт как таковой приобретает ценность посредством моста. До этого значение ландшафта было «скрытым», а строительство моста открывает его.
«Мост собирает Бытие в определённое «положение», которое мы можем назвать «местом». Это место, однако, не существовало как некая реальность до моста (хотя всегда было много «участков» вдоль берега реки, где он мог появиться), но обретает присутствие вместе с мостом и в виде моста /…/.
Экзистенциальная цель строительства (архитектуры) заключается поэтому, в том, чтобы побудить территорию стать местом, то есть, раскрыть значения, потенциально представленные в данной среде [выделено переводчиком].
К.Н.-Ш. – самый известный интерпретатор концепции «Дух Места» (Genius Loci), он развивает её в своих работах, начиная с 1979 года. С конца 1980-х годов это понятие становится популярным и даже модным в самых разных сферах отечественной культуры и, в том числе, в архитектуре. Но только в 2000 г. на русском языке издана первая книга, хотя и не о духе, а о душе места, но в общем – о той самой атмосфере или характере локальности, который требует от архитектора особой природной чуткости и профессиональной образованности [5]. Интересно, что согласно древнеримской трактовке «Дух» это ещё и ангел-хранитель Места, так что упомянутый архитектор должен не только постигать его, но и быть им.
Genius loci – это римская концепция. Согласно древнему римскому поверью, каждая независимая сущность имеет свой дух, своего ангела-хранителя. Этот дух даёт жизнь людям и местам, сопровождает их от рождения до смерти и определяет их характер или сущность./…/ Древний человек воспринимал свою среду как состоящую из определённых отличительных качеств. В частности, он признавал, что величайшей экзистенциальной значимостью обладало согласие с духом местности, где протекала его жизнь. /…/ По существу, современный человек долгое время полагал, что наука и технология освободили его от прямой зависимости от места /…/. Это убеждение оказалось иллюзией; загрязнение и средовой хаос неожиданно появились как пугающая Немезида и, в результате, проблема места вновь приобрела свою истинную значимость.
О категориях «ориентация» и «идентификация»
К.Н.-Ш. раскрывает одну из ключевых концепций феноменологии бытия – «обитание в мире» – как двоякую связь человека с местом: посредством пространственной ориентации и психологической идентификации (отождествления) с ним. В раскрытии механизма ориентации он активно опирается на концепцию К.Линча, который полагал это функцией «отчётливости» пространственной организации города, его способности вызывать в сознании человека чёткие «ментальные карты» мест, как взаимосвязи троп, кромок (граней), районов, узлов и ориентиров (вех) [см. 4]. Подчёркивая особую важность идентификации со средой, К.Н.-Ш. обращается к одной из базовых концепций гештальт-психологии – проблеме соотнесения «фигура-фон» с привычной для архитектора материализацией этих абстракций в форму «здание-ландшафт» и «здание-поселение». Он утверждает, что в процессе идентификации возможность воспринять всякое укрытие как фигуру на природном или урбанистическом фоне является важнейшей предпосылкой для того, чтобы архитектура «явила» себя.
[thumb]/files/u11/62aedd016a9f5545a693243e83717b56.jpg[/thumb]
Дом на холме Кентак (Kentuck Knob, дом Хэйганов), Западная Пенсильвания, 1956 Мы используем слово «обитание» (dwelling) для обозначения тотального отношения человека с местом. Для того чтобы понять полнее, что это слово подразумевает, полезно вернуться к различию между «пространством» и «характером». Когда человек обитает, он одновременно размещён в пространстве и экспонирован определённому средовому характеру. Сопряжённые с этим две психологические функции могут быть названы «ориентация» и «идентификация» /…/. Чтобы достичь экзистенциального укоренения, человек должен быть в состоянии ориентироваться, он должен знать, где он находится. Но он также должен идентифицировать себя со средой, то есть он должен знать, как он присутствует в определённом месте.
/…/ Не умаляя важности ориентации, мы хотим подчеркнуть, что обитание, прежде всего, предполагает идентификацию со средой. /…/ В современном обществе, тем временем, внимание почти исключительно сконцентрировано на «практической» функции ориентации, тогда как идентификация оставлена на волю случая. В результате истинное обитание, в психологическом смысле, заменяется отчуждением.
История учит нас, что объектами идентификации являются конкретные средовые качества и что человеческие отношения с ними обычно развиваются в детстве. Ребёнок растёт в зелёных, коричневых или белых местах, он гуляет или играет на песке, земле, камне или мхе, под облачным или ясным небом; он трогает и поднимает твёрдые или мягкие предметы; он слышит шумы, такие как звуки ветра, колеблющего листья особых типов деревьев, и он ощущает жару и холод. Так ребёнок знакомится со средой и развивает схемы (schemata) восприятия, которые определяют весь его последующий опыт /…/. Эти схемы вбирают в себя универсальные структуры, являющиеся общечеловеческими, так же как местными и культурно-детерминированными. Очевидно, каждое человеческое существо должно обладать схемой ориентации, так же как идентификации.
Идентификация и ориентация – это исходные аспекты человеческого бытия в мире. В то время как идентификация является основой чувства принадлежности человека, ориентация – это функция, которая позволяет ему быть тем homo viator (человек путешествующий – К.К.), что является частью его природы. Для современного человека характерно, что долгое время /…/ он хотел быть «свободным» и завоёвывать мир. Сегодня мы начинаем понимать, что истинная свобода предполагает принадлежность и что «обитание» означает принадлежность конкретному месту.
/…/ Человек есть интегральная часть среды, и если он забудет об этом, то придёт к отчуждению людей и разрушению среды /…/.
Чтение этого пророчества вызывает сложное чувство и удовлетворения, и грусти. Удовлетворения – от ощущения способности человеческого интеллекта предвидеть данный поворот событий более тридцати лет назад (хотя прозорливость автора явно укреплялась и примерами, современными ему). Грусти – от того, что сила интеллекта оказывается недостаточной альтернативой силам инертности профессионального проектного сознания, бюрократии, денег и невежества, которые слишком явно доминируют в формировании современного российского города. Но нельзя ли развивать, по крайней мере, проектное сознание, в том числе, – ресурсами архитектурной феноменологии?
Отправить ответ