Архитектурная профессия в России в ХХ-ХХI вв.:социокультурные травмы / контртравмы.

В конце 1990-х гг. получила признание концепция социокультурной травмы П.Штомпки, основывающаяся на изучении дисфункций общественного сознания и преодоления их последствий в восточноевропейских странах после распада соцлагеря. Под травмой принято понимать глубокий социально-культурный кризис, связанный с ломкой ценностных оснований, привычных смыслов и значений социальной реальности и проявляющийся в разнообразных формах социальной дезадаптации. Травмирующий характер социальных изменений обусловливается, во-первых, их внезапностью (по крайней мере, для большинства), во-вторых, всеохватностью. В корне меняется образ повседневности, обесцениваются сложившиеся правила социальных действий, что влечет за собой утрату индивидуальной и групповой идентичности.
Концепция социокультурной травмы получила развитие в трудах Н.Смелзера, Дж.Александера и др., а также в исследованиях российских ученых — в частности, А.Здравомыслова, инвентаризовавшего имевшие место в советский период социокультурные травмы/контртравмы и сопоставившего отечественный материал с данными по «травматическим последовательностям» во Франции, Великобритании, Германии и США (1).
Выдвинутая А.Здравомысловым «принципиальная схема» нами спроецирована на материал российской архитектуры и градостроительства ХХ-ХХI вв. Мы исходили из того, что разворачивающиеся в позднеиндустриальных и постиндустриальных обществах процессы трайбализации и известной автономизации профессиональных сообществ и групп позволяют говорить о преломлении и специализации как травмирующих общественное сознание воздействий, так и их социально-культурного преодоления. «Травматизм» и «контртравматизм» профессионального сознания в одних случаях оказываются относительно независимыми от метаморфоз вбирающего его общественного сознания, в других – производными от них. Ниже приводится баланс травмирующих и контртравмирующих событий и тенденций (таблица 1).
Как видим, на каждое из выявленных травматических воздействий приходится свое контртравматическое «противодействие» — событие или тенденция. Подавляющая часть социокультурных травм носит экзогенный (внешний) характер, тогда как «ответы», контртравмы, имеют более сбалансированное соотношение экзогенных и эндогенных (внутренних) факторов. Это свидетельствует о том, что профессия постоянно изыскивает резервы и возможности реагирования на «вызовы» времени. Причем такой перекос в «экзогенность» (когда травмирующие импульсы исходят извне) сохраняется и в постсоветский период.
Обращает на себя внимание решительное уплотнение «календаря» травмирующих воздействия в последнее десятилетие. Можно считать это дополнительным свидетельством деструктивного нарастания исторической динамики, компрессии исторического времени, а значит – приближения его логического предела. В то же время отсутствие исторической дистанции не может не вносить оптических искажений в предъявляемую картину: какие-то исторические обстоятельства – как выясняется по прошествии времени, не слишком существенные – высвечиваются, другие, которые на поверку окажутся определяющими, могут остаться за кадром – мы отдаем себе в этом отчет.
Если принять предложенную нами концепцию циклического развития русской архитектуры с Х по ХХI вв., то нынешняя точка бифуркации – конец 2000-х гг. — оказывается изоморфной переломам конца 1820-х-начала 1830-х гг. и середины 1950-х-начала 1960-х гг. – т.н. второму экстремуму предыдущих нововременного и модернистского циклов. Сопоставление актуального и исторического материала могло бы пролить свет на перспективы разворачивающейся – подчеркнем, в гораздо более сжатые сроки – исторической трансформации, а также способствовать преодолению (или, по крайней мере, обезболиванию) накопившихся с конца 1990-х гг. историко-культурных травм и минимизации травматических последствий нынешних исторических перемен.
Вероятно, следующий исторический шарнир, поджидающий профессию – гипотетический тектонический слом середины — второй половины 2010-х гг., по исчерпании постмодернистского цикла и выявленной автомодельной последовательности в целом – т.н. точка сингулярности, о травмирующем потенциале которой мы можем только догадываться. Архитектура и градостроительство не могут не следовать в фарватере общеисторических изменений, переживаемых в настоящее время. «Науке и человечеству брошен вызов, равного которому в истории не было», — утверждает Г.Малинецкий, оповещая о рождении сверхновой истории, или постистории (2). Об этом свидетельствуют результаты исследований в рамках институционализирующейся на наших глазах теоретической истории, или клиодинамики.
Так, С.Капица строит макромодель, описывающую один из важнейших параметров развития человечества, а именно – демографический, в соответствии с которой гиперболический рост численности людей на Земле, неминуемо ведущий к т.н. режиму с обострением (когда изучаемая величина неограниченно вырастает за ограниченное время), в настоящее время сменяется стабилизацией на уровне 9-12 млрд человек; ученый назвал этот феномен глобальным демографическим переходом (3). А.Коротаев на основании математических моделей роста таких показателей, как урбанизация, мировой ВВП, уровень технологий и др., приходит к аналогичному выводу о возникающем эффекте насыщения, замедлении роста и трансформации гиперболической динамики, характеризующей данные переменные и развитие Мир-Системы в целом, в логистическую или экспоненциальную (4). А.Панов, уточняющий и развивающий периодизацию исторического процесса И.Дьяконова, распространяя ее на развитие биосферы, прокламирует приближение (или вступление) человечества к сингулярной точке истории, являющейся пределом автомодельной исторической последовательности, насчитывающей двадцать (у И.Дьяконова – девять) планетарных фазовых переходов, или революций (5). П.Турчин проецирует основные постулаты структурно-демографической теории (циклическую последовательность «рост населения — перепроизводство элиты — превышение емкости территории — крах государства — сокращение населения») на современный материал — американский, британский, советский, пакистанский, отваживаясь на ряд исторических прогнозов, в частности, относительно системного кризиса в Соединенных Штатах и Пакистане в самое ближайшее время (6). Г.Малинецким и А.Малковым создана инерционная математическая модель развития России до 2030 г., в соответствии с которой при условии сохранения нынешних тенденций, если не будут предприняты государственные сверхусилия, территории страны вплоть до Западной Сибири могут оказаться под контролем Соединенных Штатов, Японии, Китая, возникнет исламский анклав, Северо-Западная республика и т.д. (7). Л.Бадалян и В.Криворотов, развивающие теорию исторических техноценозов, сигнализируют о вхождении в переходный 10-25-летний период между шестым и надвигающимся седьмым ценозами, чреватый, судя по историческим гомологам, «колоссальным взрывом» масштаба первой мировой войны и последующего каскада революций. По мнению авторов, вряд ли удастся избежать такого рода эксцессов и даже минимизировать жертвы (по крайней мере, опыт пяти предыдущих транзитных периодов об этом недвусмысленно свидетельствует) — не исключено, что таким образом реализуется каузальный императив, связанный с расчисткой накопившихся исторических завалов, всего «старого и отжившего» и раскрытием потенциала, остававшегося до поры до времени как бы под спудом: имеется в виду переход в новую геоклиматическую нишу, формирование будущих доминантных экономики и технологии и активация очередного основного неэластичного ресурса ценоза. «Непримиримость битв прошлого окрашивает тревожными бликами будущее, — меланхолично констатируют Л.Бадалян и В.Криворотов (8). Приходящие к аналогичным выводам относительно переломности переживаемого человечеством исторического момента на основании изучения показателей мировой макроэкономики И.Кирилюк и С.Малков предсказывают в диапазоне 2010-2020 гг. накопление диспропорций и разбалансировку существующей модели экономического развития, кардинальную переструктуризацию мировой экономики, смену парадигм, моделей и механизмов развития: «скорее всего, этот фазовый переход будет протекать болезненно, сопровождаясь социально-экономическими и политическими катаклизмами» (9). Еще более пессимистично настроен М.Ельчанинов, автор одного из первых развернутых социальных исследований, выполненных в синергетической парадигме – по его мнению, современная цивилизация стремительно движется к глобальной структурной перестройке, при этом «фаталистический сценарий будущего сейчас кажется наиболее вероятным» (10).
С оптимистическими сценариями (если не считать официальных – типа «удвоения ВВП» или «демографического скачка») не в пример хуже, можно сказать, совсем плохо. Приведем концепцию ритмоциклических каскадов В.Буданова, описывающую динамику выделенных автором девяти архетипов массового сознания, согласно которой завершение формирования новой России и модернизации ее хозяйственного уклада приходится соответственно на 2020 и 2030 гг. (впрочем, на рубеже 2000-2010-х гг. он тоже предвидит угрозу социокультурной катастрофы) (11). Однако в данном случаеречь идет скорее о климате, потенциальных возможностях, нежели о тенденциях.
Заметим, что едва ли не все вышеупомянутые макромодели отличаются «всеохватностью», предполагая многотысячелетнюю (и даже миллионолетнюю) метрику, поэтому в отличие от предложенного нами «мезосценария» характеризуются более низким «разрешением», большими допусками-погрешностями и – соответственно – более размытой разметкой полотна истории, нечеткими или «плавающими» хронологическими границами. Это не может не отразиться на определении грядущего фазового перехода — начала постисторической (или постсингулярной) эпохи, локализации ее на шкале всемирной истории, хотя, в общем и целом, временные рубежи здесь и там совпадают.
Если С.Капица и А.Коротаев не отваживаются на постисторические прогнозы (по осторожному замечанию С.Капицы, «можно только предполагать, что структура времени и длительность циклов будут связаны с глубокой перестройкой развития человечества после перехода» (12)), то А.Панов, заглядывая в постсингулярную эпоху, в частности, предвидит схлопывание науки как одного из важнейших социальных институтов и ее замену т.н. экзонаукой и формирование экзобанков знаний, ориентированных на налаживание межгалактическоцивилизационной коммуникации. Возвращаясь на землю: что станет с архитектурой и градостроительством в этой кратко-долго-срочной умозрительной перспективе? Так или иначе, не мешало бы быть готовыми к этой грядущей глобальной, по определению травматичной реконфигурации профессии, а возможно, и самих оснований, целей/задач и образа зодчества постисторического периода.