Без рубрики

К ЮБИЛЕЮ – ВО ВСЕОРУЖИИ ВЫШЕЛ 150-Й НОМЕР «АВ»

16 сентября в Большом фойе ЦДА состоялся вечер, посвященный выходу юбилейного — №150 — «АВ». Помимо представления пунктира 24-летней истории «АВ», официальных поздравлений и презентации одного из постоянных спонсоров журнала – отечественной компании-разработчика программного обеспечения АСКОН — программа включала блиц-дискуссию, специально подготовленную редакцией. В основу ее были положены шесть теоретических статей главного редактора «АВ» Д.Е.Фесенко, опубликованные в двух номерах — №150 и №151 – журнала (151-й вышел в конце августа). Они анатомируют актуальное состояние архитектурной профессии в ее взаимосвязях с современной геополитикой, социально-экономическим и социокультурным окружением, пытаясь заглянуть в будущее. Вице-президент САР В.Н.Логвинов, профессор МАрхИ А.В.Крашенинников и профессор ИПМ им. М.С.Келдыша и МФТИ Г.Г.Малинецкий выступили в качестве рецензентов.
Предлагаем вашему вниманию фоторепортаж с вечера, подготовленный Лидией Кожаевой, а также все шесть авторских текстов.

№150

О НАЦИОНАЛЬНЫХ ОСОБЕННОСТЯХ, УНИВЕРСАЛЬНОМ МЕХАНИЗМЕ И УЛЕТАЮЩИХ В ТРУБУ МИЛЛИАРДАХ

Как известно, у России – собственная стать, а точнее — свои особенности, закономерности, институты, движущие силы, субъекты развития. Западные объяснительные схемы здесь принципиально не работают, а сконструированные на тамошнем эмпирическом материале понятийные сетки ничего не способны уловить. Не будем ссылаться на почвенников — к примеру, данное положение убедительно демонстрирует в своих работах С.Кордонский, развивающий концепцию сословного общества с его жестко очерченными сферами кормления, промысловой активностью в отличие от тамошних бизнесов, перерывами социальной постепенности как следствии синхронного схлопывания кормящих контуров различных сословий и пр.

Один из таких своеобычных и неизменно воспроизводящихся, по крайней мере, в Новейшее время, механизмов функционирования местного социума был описан вашим покорным слугой еще в середине 1980-х гг. Заключается он в попеременном присягании тем или иным социокультурным образцам, или идеологемам, по сути, массовом помешательстве. Которое сопровождается переключением тумблера из одного режима функционирования профессии и общества в другой, на данном отрезке истории представляющегося правильным и прогрессивным. Если совсем просто: пришло, отлегло – а последствия-то никуда не деваются. В основе подобных хронических шараханий лежит бинарный характер отечественной культуры – в отличие от западного тернарного, или троичного (Ю.Лотман), обрекающий на инверсивный характер эволюции российского социума (А.Ахиезер). Заметим, что оба выдающихся исследователя, в свое время уповавших на переход от бинарности к тернарности, или, иначе, подключении института медиации, к концу жизни убедились в тщетности своих упований юности.

Опрокинем вышеуказанное положение на материал архитектуры. На протяжении ХХ в. действие маятника культуры проявлялось прежде всего в сменах творческой направленности отечественной архитектуры – от модерна и неоклассики к конструктивизму, от конструктивизма к ар-деко и неоклассике, от сталинского ампира к советскому модернизму, от советского модернизма к ретроспективизму и постмодернизму. В критических точках неизменно возникали профессиональные баталии, когда обвинения оппонента в буржуазности оказывались еще вполне щадящими.
Однако наиболее отчетливо — по В.Набокову, со стеклянной ясностью — этот механизм прослеживается на материале эволюции этажности, за годы советской власти не менее семи раз описывавшей кульбиты – от много- к малоэтажному и наоборот. Каждый раз экономисты услужливо считали рентабельность того или иного типа застройки – под новые прогрессивные веяния, а директивное начало из раза в раз закрепляло новоиспеченный тренд в нормативных документах или постановлениях партии и правительства.

В конце ХХ – начале ХХI вв. стилистическая доминанта сошла с исторической сцены – чтобы уступить свое место конкурирующим за место под солнцем различным направлениям и разделам профессиональной деятельности. Теперь уже на коне оказываются то дизайнеры, то ландшафтные архитекторы, то урбанисты. Сегодня на наших глазах в общественный фавор входят градозащитники и реставраторы, рождается специализация по охране наследия. Естественным образом в роли отверженных выступают прочие специальности: в 1990-х – первой половине 2000-х гг. была опасность, что дисциплина градостроительство прикажет долго жить, ныне в той же позиции пребывают архитекторы-объемщики. Тот факт, что то самое директивное, или административное начало в настоящее время сменилось экономическим, никоим образом не повлияло на характер исторического процесса. Последствия, включая вопиющие урбанистические и социальные диспропорции и дисфункции, ровным счетом никуда не делись. Так же как и потери – материальные, финансовые, людские.

Обозначим лишь некоторые из них. В свое время под застройку новой прогрессивной этажности в спешном порядке пересматривались генпланы городов, в авральном режиме выполнялись типовые проекты и даже известны случаи сноса застройки «не той» этажности. Эти аномалии можно перевести в денежный эквивалент – очевидно, тогда это никому не приходило в голову или отходило на задний план. При сменах стилевой направленности речь идет уже не только о финансовых потерях – через колено ломались архитектурные судьбы: в 1930-1950-е гг. среди пострадавших — И.Леонидов и К.Мельников, в конце 1950-х-1960-е гг. – Л.Поляков и прочие жертвы борьбы с украшательством.
Если обратиться к современности: нынешний перекос в сторону ландшафтной архитектуры и урбанистики, понимаемой весьма усеченно, когда все сводится к решению транспортных проблем (бесспорно, сегодня выходящих на главные роли) и средовому обустройству, обрекает на небрежение к длинному перечню не менее важных урбанистических приоритетов. Назовем лишь три основных: состояние инженерных сетей и сферы ЖКХ, последствия четвертьвековой деиндустриализации страны и несформированность типологии социального жилья. Следствием этого оказывается, в частности, тот факт, что, согласно прогнозу, к 2017 г. на особом контроле МЧС и Минстроя России по части состояния объектов теплоснабжения будет числиться 40-50 городов, а средства, выделяемые на ремонт инженерной инфраструктуры – сегодня это 69 млрд рублей, будут полностью уходить на ликвидацию текущих аварий.
С персоналиями дело тоже обстоит не самым лучшим образом. Пожалуй даже, такие перекосы, которые имеют место сегодня, старожилы не припомнят. Речь идет уже не о возрастном шовинизме, а фактически — о монополизации рынка архитектурных услуг в условиях углубляющегося экономического кризиса. О «Стрелке» с воспроизводящимися околомиллиардными суммами правительственных контрактов на разработку методпособий по улицам с переулками не говорит только ленивый. Есть и еще один поворот темы: в апреле одна из девелоперских компаний составила рейтинг столичных архитектурных бюро, основываясь на показателе площадей, находящихся в стадии разработки. С более чем 2-миллионным результатом первенствовал SPEECH, в разы, а в большинстве случаев – на порядок, опередив остальных претендентов. Напоминает ситуацию с военным бюджетом Соединенных Штатов, который превышает военные расходы всех остальных стран вместе взятых.

Иначе говоря, механика возведения и низвержения с пьедестала творческих направлений и течений, специализаций и разделов профессиональной деятельности, самих субъектов архитектурного процесса воспроизводится с неумолимой последовательностью – безотносительно к тому, социализм на дворе или капитализм, большевики у власти или неолибералы, плановая система рулит или рыночная. Местный архетип пробьется хоть сквозь асфальт.
Вряд ли справедливо считать его атавизмом, следствием недоразвитости или ущербности, родовым изъяном российской цивилизации. К примеру, его проекцией, очевидно, оказывается то, что нас никто не может победить в открытом бою. Общепризнанно, что русские – лучшие воины. Однако в мирное время, когда героизм не столь востребован, эти же черты национального характера оборачиваются самыми разными аномалиями и нестроениями. И как бы в эпоху гибридных войн, когда абсолютное большинство населения тупо не в курсе происходящего, не осознает, что против страны ведется война на уничтожение, этот механизм не сыграл роковую роль.
Самое неприятное: несмотря на то, что он подробнейшим образом (включая постадийную развертку, логику взаимоотношений между акторами и – соответственно – диагноз и прогноз) описан тридцать лет назад, при этом имеет множественные проекции и следствия в самых различных областях хозяйственной, интеллектуальной и культурной жизни – не только в архитектуре, это знание остается невостребованным. Вряд ли следует говорить о блокировании, полном купировании действия данного механизма – это в принципе невозможно, но о демпфировании наблюдаемых хромающих оргуправленческих решений, перекосов и метаний из стороны в сторону — вполне. Если монетизировать результаты такого рода выпрямляющих, корректирующих научных рекомендаций, то можно с уверенностью говорить о МИЛЛИАРДАХ потенциально сэкономленных средств, которые могли бы не быть спущенными в трубу – в угоду раскачивающемуся, от экстремума к экстремуму, маятнику культуры. О профессиональных карьерах и человеческих жизнях я уже не говорю.
Наконец, о том, что мешает совершенствованию управленческого механизма на основании ширящегося – уже 30-летнего опыта. Понятно, обычное нерадение, нелюбопытство, сопротивление среды. И все же, по слову одного исторического деятеля, у каждой ошибки есть имя и фамилия. Когда-то, в середине 1980-х гг., работу по выявлению, описанию и использованию/демпфированию данного культурного механизма душили, апеллируя к его немарксистской этиологии. Имена никуда не делись, они известны. А тем временем профессия – и возвышающиеся и курирующие ее – наступают на те же грабли. Под откос продолжают уходить все те же МИЛЛИАРДЫ.
Доколе? Сколько еще должно пройти десятилетий?..

О ПРОТИВОБОРСТВЕ СОЦИОКУЛЬТУРНЫХ ПАКЕТОВ,
ИЛИ ОХРАНА НАСЛЕДИЯ И РЕСТАВРАЦИЯ vs УРБАНИСТИКА

В ХХ в., с распространением массового общества и массовой культуры, формируется социально-психологический механизм присягания и последующего низвержения социокультурных образцов. Он созвучен механизму модных смен, а если формулировать менее политкорректно, массовым помешательствам, или массовой лоботомии.
В архитектурной истории минувшего столетия его действие очевидно в регулярных – каждые полтора-два десятилетия — изменениях творческой, или стилевой направленности советского зодчества. В лабораторной же чистоте он предстает в сменах этажности – от мало- к многоэтажной застройке и наоборот, которые, как правило, происходили с большей частотой, бывало даже, на протяжении пятилетки.

В конце ХХ — начале ХХI вв. стилевые проблемы отходят на задний план, однако сам механизм присягания/низвержения продолжает исправно воспроизводиться – теперь уже «областью применения» его становится структура профессии. То есть различные разделы профессиональной деятельности – от объемного проектирования и ландшафтной архитектуры до охраны наследия/реставрации и урбанистики – конкурируют между собой за общественное и властное внимание и ресурсы и то и дело сменяют друг друга на подмостках истории.

Все бы хорошо, но в российских условиях это раскачивание маятника культуры из раза в раз, при приближении его к крайней точке, приводит к многочисленным аномалиям и дисфункциям – социальным и урбанистическим. Расхлебывать которые приходится, как правило, следующим поколениям. Какие-то перекосы исправить не удается – особенно когда речь идет об искалеченных судьбах людей, разрушенных профессиональных школах, оргструктурах и т.п. Да и сама архитектурная профессия становилась жертвой подобных шараханий из стороны в сторону – имеется в виду хрущевская борьба с излишествами, от последствий которой цех не оправился по сей день. Сам этот поход за типовым-массовым-индустриальным можно рассматривать как одну из объективаций эпохи научно-технической революции, исторически назревшую, но со временем породившую ряд дисфункций.



В 1990-2000-е гг. воздвижение на внутрипрофессиональный пьедестал объемного проектирования и интерьер-дизайна сопровождалось небрежением к двум другим профессиональным разделам — градостроительству и сохранению культурного наследия/реставрации. Первым из этой ямы во второй половине 2000-х гг. стало выкарабкиваться градостроительство. Проснувшийся интерес к деревянной архитектуре, в данном случае взявшей на себя роль макроисторического регулятора, своего рода тумблера, переводящего архитектурный процесс из одного режима функционирования в другой, повлек за собой повышенное внимание к ландшафтной архитектуре. За ней последовало градостроительство, или, как его стали называть, урбанистика. К середине 2010-х гг. обозначился переход к следующему масштабному уровню – территориальному планированию и расселению, которые, однако, находятся за пределами наличествующей социально-политической и экономической рамки – сложившейся с начала 1990-х гг. неолиберальной парадигматики, в основе которой лежит минимизация роли государства, дерегулирование, отказ от стратегирования и планирования.

В то же время эта историческая логика может быть прервана – до терпланирования с расселением очередь может не дойти: эстафетную палочку вот-вот перехватит неуклонно расширяющая свое влияние с начала 2010-х гг. сфера охраны памятников и реставрации. Тем более что терпланирование и расселение – области весьма инерционные и капиталоемкие, к тому же, переходу к стратегическому планированию – социально-экономическому и пространственному – какие-то могущественные силы за кадром отчаянно сопротивляются: в частности, недавно протащили, пока в первом чтении, оппонирующий ФЗ-172 законопроект о переносе срока разработки документов по стратегическому планированию на 2019 г.

Рассмотрим эту историческую коллизию чуть подробнее. Дело в том, что и урбанистика, и охрана наследия с реставрацией на авансцене истории выступают не только сами по себе, но и в качестве составных элементов, кирпичиков объемлющих социальных общностей – это могут быть, к примеру, архитектурные утопии, а могут быть общности следующего порядка — когнитивные и социально-организационные движения, или социокультурные пакеты (комплексы). В свое время мы достаточно подробно исследовали историческую динамику одной из таких объемлющих рамок — архитектурных утопий*, и в той логике новоявленная утопия, ядром которой оказывается охрана наследия и реставрация, сменяющая предыдущую, урбанистическую, является шестой в перечне, охватывающем большую часть ХХ – начало XXI вв. Так вот, архитектурные утопии оказываются вложенными в социальные общности более высокого ранга – эти самые социокультурные пакеты, или комплексы. В данной публикации мы остановимся на такой – более широкой – трактовке.
*См.: Фесенко Д. Пятая архитектурная утопия – дисфункции очевидны уже на взлете, или сколько еще осталось // АВ, 2013, №6.

Заметим также, что концепция противоборствующих социокультурных пакетов соотносится и с нашей синергетической моделью эволюции современной российской архитектуры**, согласно которой в окрестности точки бифуркации, приходящейся на середину – вторую половину 2010-х гг., образуется пара оппонирующих параметров порядка – вестернизационный и самотождественнический, причем именно в той же самой последовательности, что и социокультурные пакеты, обозначенные нами как неолиберальный и консервативный.
** См.: Фесенко Д. Архитектурная профессия: синергетическая трактовка актуального момента и взгляд в будущее // АВ, 2012, №5.

Первый социокультурный пакет сформировался в конце 2000-х гг. и имеет множество социально-политических и экономических проекций – это и очередной раунд таргетирования инфляции, и пароксизмы новой приватизации, и коммерциализация социальной сферы, и вступление в ВТО на кабальных условиях, и стягивание финансовых ресурсов из реального сектора на валютный рынок, и усиленный вывоз капитала, и белоленточная попытка социально-политического переворота, которую следует рассматривать как одну из последних конвульсий компрадорско-олигархического режима, установившегося в России с начала 1990-х гг. В социокультурной сфере можно говорить об унификации социокультурных образцов, вестернизации и распространении связанных с ней концептов нового кастового общества и стран золотого миллиарда, сокращения населения Земли, гендерной революции, движений экуменизма, трансгуманизма, иммортализма и пр.



В этой перспективе с виду аполитичные и будто бы социально ориентированные программы благоустройства, развития общественных пространств, велосипедизации и пр., как ни парадоксально, идут в одной связке с добиванием науки, образования, здравоохранения, а также цветными революциями, пусть они (урбанистические программы) и используются городскими властями в качестве альтернативы последним, своего рода формой сдерживания, удовлетворения запросов и чаяний общественно не вполне благонадежной хипстерской публики.

Что касается второй половины урбанистической программы, направленной на решение транспортных проблем, то такие капитало- и материалоемкие проекты реализуются в основном в столицах, а также в избранных точках имплементации мегапроектов типа саммита АТЭС, Олимпиады или мундиаля. Всего же в год строится менее тысячи километров автодорог (ср.: в конце 1980-х гг. по России – более 10 тысяч), причем в Москве сосредоточено до 70% всех средств, идущих на дорожное строительство.

Если говорить об апогее, высшей точке эволюции данного социокультурного комплекса, то, очевидно, ею стал неолиберальный протест 2011-2012 гг., после чего он перешел в фазу убывания.

Первые симптомы наблюдаемого сегодня консервативного разворота относятся к началу 2010-х гг. Сохранение объектов культурного наследия и реставрация являются одной из опорных точек, задающих конфигурацию нарождающегося социокультурного пакета. Среди прочих – обращение к стратегическому планированию, разумный протекционизм, деофшоризация, ограничение трансграничного движения капитала, реорганизация кредитно-денежной и бюджетно-налоговой политики, переход к продуктивной эмиссии, неоиндустриализация и развитие высокотехнологичного и наукоемкого промышленного сегмента с высокой добавленной стоимостью, вертикальная интеграция промышленного капитала, здоровый патриотизм и динамический консерватизм, понимание демократизма как альтернативы неолиберализму, проекцией которого является установившийся олигархический способ правления. Иначе говоря, то, о чем сегодня не говорит только ленивый – и все втуне, пока что система пробуксовывает.
Из этого с непреложностью не следует, что в случае неминуемого триумфа нового социокультурного пакета под всей нынешней властью на местах зашатаются кресла – хотя и такие сценарии не исключены, но вот компрадорски ориентированные команды, стоящие у истоков сегодняшних региональных и муниципальных программ, в том числе в области урбанистики, точно должны уступить место новым, национально и социально ориентированным. После чего данный алгоритм, апробированный в столицах, по обыкновению пойдет воспроизводиться по российским городам и весям. Впрочем, не исключен и обратный вектор.



Что касается высшей точки траектории данного социокультурного комплекса, очевидно, он еще впереди – возвращение Крыма или операция в Сирии вряд ли могут рассматривать в качестве таковой.

Если вернуться в наши пенаты: следствием реализации данного социокультурного пакета станут серьезные подвижки в области охраны наследия и сохранения городской среды в целом – это и принятие закона о защитных зонах, и возвратное расширение списка исторических поселений, и создание Советов по культурному наследию в субъектах Федерации, и легитимизация ответственности губернаторов за состояние культурного наследия в регионах, и – наконец-то! — адекватная правовая реакция, включая обращение к Ст. 243 УК РФ, на повсеместно творящийся беспредел – сносы памятников, не говоря уже об объектах фоновой застройки, поджоги, варварскую надстройку, вывод из госреестра и пр. Главное же — в нынешних условиях преимущественной реконструкции и развития исторически сложившихся поселений культурное наследие из досадного обременения либо камня преткновения для девелопера должно стать отправной точкой и смысловой перспективой архитектурной работы в городе. В то же время нельзя забывать о реальной опасности доведения данного тренда до своего экстремума, до педали в пол – имеется в виду абсолютизация сугубо музеефикаторского подхода к историческому городу, когда градозащитный дискурс приобретает универсальный характер.

Возникает справедливый вопрос: а что мешает сосуществованию обоих социокультурных пакетов – условно: неолиберального и неоконсервативного, или, в профессиональной терминологии — урбанистики и охраны наследия? В самом деле, в рамках тернарной – западной – культуры подобный параллелизм в принципе не исключен. Чего нельзя сказать об отечественной культуре с ее дихотомией в ментальной сфере, структурах повседневности и образах деятельности. В рамках которой объект поклонения может быть один-единственный. Не говоря уже о герметичности, идеологической несовместимости, если не откровенной враждебности полярно разнесенных мировоззренческих – не путать с профессиональными — позиций.

В данном случае уместна аналогия с известными теоретическими моделями эволюции научного знания – Т.Куна и И.Лакатоса. Куновскую парадигму отличает абсолютное доминирование – до тех пор, пока не накопится критическая масса противоречащих ей фактов и не сформируется новая парадигма, которая рано или поздно одержит победу в результате научной революции и сменит свою предшественницу, отжившую свое. У И.Лакатоса же научно-исследовательские программы существуют параллельно, конкурируя между собой. Можно сказать, что российская ситуация «или – или» скорее напоминает модель Т.Куна, тогда как западная с ее «и то, и другое» — концепцию И.Лакатоса.

Следствием характерных для нас попеременных перекоммутаций, прихрамывания то на одну то на другую ногу, в частности, оказывается широкое распространение практики «переобувания на ходу», перебежек из лагеря в лагерь. Подобно тому, как многие предусмотрительно успели сменить белые ленточки на георгиевские, в профессиональной среде разворачивается процесс переквалификации из архитекторов в реставраторы. Вот-вот появится первый призыв спешно перекрасившихся — дизайнеров с урбанистами, а за ними – прочих экономистов с политологами, успевших подсуетиться, закончив 3-месячные памятникоохранные или реставрационные курсы. Из последних известий: АУИПИК уже озаботился подготовкой специалистов по охране наследия — специальности, до сих пор отсутствовавшей в классификаторах, но развитой в других странах, в частности, во Франции, Италии и пр.

Имеют место и предпосылки более общего плана. Надвигающееся переформатирование мировой социально-политической и экономической матрицы – выход кризиса за экономические рамки и переход Третьей (Четвертой) мировой войны в следующую фазу, дифференциация общемирового пространства на отдельные мир-экономики, или технологические зоны, смена элит — «финансистов» на «изоляционистов» — в Соединенных Штатах и мягкий демонтаж капитализма, социокультурная регионализация и противостояние глобализационно-унифицирующим тенденциям и движениям, ориентированным на установление нового мирового порядка, и пр. – не могут не привести к каскаду изменений в нашей стране. Компрадорско-олигархическому режиму, отбросившему нас на десятилетия назад, вряд ли удастся сохранить статус-кво. Архитектурно-строительная отрасль и девелопмент являются составной частью сложившейся системы и в силу их локомотивной роли в экономике подвергнутся трансформации в первом эшелоне.
Следует отдавать отчет, что вектор этих изменений в мире окрашен двумя цветами –регионалистским, связанным с признанием многополярности и многоуровневости современного мира, и неокейнсианским, а точнее – неосоциалистическим (не только и не столько марксистским, нигилистически- или радикально-социалистическим, скорее речь идет о социализме христианском, общинном и т.п.), чем, кстати, объясняется феноменальный успех таких авторов, как Т.Пикетти.



Охрана культурного наследия и реставрация определенно резонируют с этими планетарными сдвигами. Однако встает другая проблема – вместе с водой не выплеснуть ребенка. То есть сохранить в числе основных приоритетов терпланирование и расселение, генетически связанные с урбанистикой, завоевавшей себе место под солнцем еще «в той жизни», а через нее – с отходящей неолиберальной парадигмой, апроприировать, интегрировать их в консервативный социокультурный пакет.

ОХРАНА КУЛЬТУРНОГО НАСЛЕДИЯ И РЕСТАВРАЦИЯ –
МЕЖДУ ДВУХ ОГНЕЙ

Современная проектная практика включает длинный перечень специализаций. Назовем основные: объемное проектирование, градостроительство, терпланирование, расселение, ландшафтная архитектура, интерьер-дизайн, городской дизайн, охрана памятников и реставрация, реконструкция. На разных исторических этапах одни из них выдвигаются на главные роли, другие, наоборот – уходят в тень. Будучи встроенными в универсум культуры, они оказываются составными звеньями сменяющих друг друга социокультурных констелляций. Расхожий образ, описывающий эти исторические подвижки – это попеременное движение маятника культуры.
В 1990-е-середине 2000-х гг. безраздельное лидерство захватили объемное проектирование и интерьер-дизайн. Да, ресинская максима «Архитектор правит бал» была насквозь ханжеской, фальшивой: телега, в смысле – строители, по-прежнему оставалась поставленной впереди лошади. Однако внутри профессии основными фигурами являлись архитектор-объемщик и дизайнер интерьера, остальные же специальности были отодвинуты на второй план. Особенно досталось градостроителям и реставраторам – эксперты сигнализировали даже об угрозе исчезновения этих дисциплин. Так, за захлестнувшей российские города волной сносов объектов фоновой застройки, а нередко – и титульных памятников, и последующим воссозданием «таких же, только больше и лучше» стояли в большинстве своем архитекторы, к услугам реставраторов заказчики прибегали лишь изредка, в особых случаях. Реставраторы, по сути, пребывали на обочине профессии – так же как и градозащитники, в глазах общественности выглядевшие малахольными маргиналами, что-то типа городских сумасшедших.

Ситуация стала меняться во второй половине 2000-х гг. Пришедшая в город деревянная архитектура малых форм вкупе с ландшафтным дизайном потянули за собой следующий масштабный уровень – градостроительство. С начала 2010-х гг. урбанистика по факту стала модным поветрием, едва ли не хипстерской фишкой. Логически последующим этапом оказывается возрождение института территориального планирования, свидетелями чему мы является сегодня, и – далее — расселения как высшей стадии проектного мышления. Впрочем, последнее лежит за пределами неолиберальной парадигматики, в рамках которой мы пребываем по сей день.

Аналогичная ситуация с конца 2000-х гг. складывается в области сохранения культурного наследия и реставрации, воспрянувшей из исторического небытия. Уже в эпопее с отказом от генплана г.Москвы решающую роль сыграли градозащитные организации, прежде всего «Архнадзор». Вслед за столичными «Архнадзором» и «Живым городом» свои градозащитные движения возникли едва ли не во всех уважающих себя крупных городах России. Из изгоя градозащитная деятельность превращается во вполне респектабельную – активисты движения вошли даже в правительственные структуры, как это имеет место в Казани, где О.Балтусова стала советником Президента Татарстана. В настоящее время происходит институциализация градозащитного движения на страновом уровне — в 2014 г. состоялся всероссийский съезд градозащитных организаций.

Параллельно растут объемы реставрационных работ, в том числе осуществляемых за счет средств частных собственников. За последние несколько лет в российской столице в разы сократилось число памятников, находящихся в аварийном состоянии. Проводятся специализированные выставки и смотры-конкурсы, возникают новые печатные и интернет-издания, посвященные проблемам охраны наследия и реставрации, учреждается звание «Почетный реставратор». В прошлом году прошел первый, учредительный съезд Союза реставраторов России.
Разворачивающаяся на наших глазах реконфигурация профессиональной матрицы приводит к тому, что теперь уже архитекторы-объемщики оказываются в роли отверженных. На них спускают всех собак, хитроумно переводя стрелки, выводя из-под удара истинных виновников происходящей деградации городского ландшафта и роста градостроительных дисфункций в лице девелоперов, тесно спаянных с местными властями. Многие архитекторы вынужденно переквалифицируются в реставраторов, покидая бедствующие проектные организации. Очевидно, маятник культуры близок к своему очередному экстремуму.


Возникает закономерный вопрос: да, охранная и реставрационная деятельность сегодня оказалась в центре внимания общественности и власти со всеми вытекающими преференциями, но вот надолго ли? Время уплотняется, стремительно ускоряя свой бег – как скоро маятник культуры качнется в обратном направлении?
Так или иначе, профессия и наши города должны воспользоваться благоприятной конъюнктурой, обратить себе на пользу сугубые капризы и прихоти общественного сознания, спасая то, что еще можно спасти. К примеру, в том же Подмосковье в жалком состоянии пребывают сотни усадеб. Памятники продолжают разрушаться в результате как естественного хода событий, так и злого умысла – технологии запуска на территорию объектов культурного наследия бомжей, трюки с немотивированным возгоранием электропроводки и сноса под праздники надежно отработаны изобретательными инвесторами. По статистике, каждый день в России погибает несколько объектов культурного наследия.

Поэтому: если не сейчас, то когда?
Но… есть и плохая новость, а именно — происходящий консервативный поворот чреват и вероятными негативными последствиями для объектов историко-культурного наследия. Перенаправление и освоение потоков финансовых средств влекут за собой серьезные организационные и кадровые подвижки: появляются крупные реставрационные объединения, вытесняющие небольшие компании, происходит коммерциализация реставрационной деятельности, наблюдается активный приток гастарбайтеров с их сомнительными ремесленными умениями и навыками, эксперты все чаще бьют тревогу по поводу применения некачественных строительных материалов и изделий. Аврал в деле консервации и реставрации чреват вполне предсказуемыми печальными последствиями, которые мы можем лицезреть на примере памятников, восстановленных или воссозданных совсем недавно, десятилетие-полтора тому назад. Так, в том же храме Христа Спасителя в настоящее время ведутся ремонтно-восстановительные работы в стилобатной части.
Таким образом, можно констатировать, что сфера охраны историко-культурного наследия и реставрации сегодня оказывается в состоянии между двух огней. С одной стороны, она определенно находится на пике государственного и общественного внимания, обретая общекультурное звучание — и это обстоятельство грех не использовать во благо самих памятников. А с другой – такая безоглядная устремленность к новым старым ценностям и идеалам чревата привычными для нас перекосами, штурмовщиной, конъюнктурщиной, разрастанием коррупции, подчинением этой деликатной области грубому коммерческому началу, утратой реставраторами своей исконной миссии служения и – в конечном итоге – снижением качества реставрационных работ, искажением облика объектов культурного наследия. Вряд ли здесь можно выписать какие-либо однозначные рецепты, тем не менее осознание и диагностика нынешнего положения дел в отрасли в широкой социокультурной перспективе, в соотношении с кругом смежных проектных дисциплин – насущно необходимы.


№151

ИСТОРИЯ АРХИТЕКТУРЫ И КОНЦЕПЦИЯ НАУЧНО-ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИХ ПРОГРАММ, ИЛИ СТОИТ ЛИ СОХРАНЯТЬ СТАТУС-КВО

*Автор выражает признательность В.П.Юдинцеву, А.Л.Бавыкину и В.Н.Логвинову, давшим ряд ценных советов в процессе подготовки статьи.

Куновская концепция научных революций, приводящих к смене одной научной парадигмы другой, в последние несколько десятилетий получила широкую известность, а само понятие парадигмы стало общеупотребительным. Однако концепцией Т.Куна арсенал дисциплины логика и методология науки отнюдь не исчерпывается – существуют модели развития научного знания И.Лакатоса, С.Тулмина, П.Фейерабенда и др. Какие-то эпизоды в эволюции различных разделов науки описываются одними моделями, какие-то – вторыми и третьими.

Как известно, одним из движителей развития архитектуры является архитектурное знание, а точнее – сфера профессиональных представлений. Опыт приложения известных моделей динамики научного знания к области архитектуры имеется, хотя и носит весьма ограниченный, даже точечный характер. В продолжение такого рода междисциплинарных пересечений предлагается спроецировать концепцию конкурирующих научно-исследовательских программ И.Лакатоса на материал истории архитектуры. В данном случае нас интересует пара основных понятий, образующих каркас лакатосовской модели эволюции научного знания, а именно – «жесткое ядро» и «защитный пояс».
Смысл в том, что, по И.Лакатосу, эпистемологическое ядро, лежащее в основе той или иной научно-исследовательской программы, со временем подвергается конкурентному прессингу со стороны других исследовательских программ, оперирующих новоявленными эмпирическими данными. Ученый называет их контраргументами, или аномалиями-опровержениями, они расходятся — или фальсифицируют — теоретические постулаты данной программы. Как реакция на такого рода опасности и «происки» конкурентов научно-исследовательская программа норовит «обложиться соломкой», обзаводится защитным поясом в лице положительных и отрицательных эвристик. Последние представляют собой научные положения ад-хок (для данного случая), которые адаптируют новые опытные данные к догматике старой теории. И тем самым, можно сказать, продлевают ей жизнь.

Мы рассмотрим лишь несколько возможных векторов применения концепции И.Лакатоса к истории архитектуры. Первый относится к разделу стилеобразования. Другие связаны с урбанистическим, технологическим и прочими проекциями архитектурной истории. Наконец, есть еще один вектор, который выводит историю архитектуры за собственные рамки, позволяет поместить ее в широкий политэкономический и социокультурный контекст, использовать ее в не присущем ей изначально – инодисциплинарном — качестве.

История архитектуры до конца ХХ в. – это история стилей par excellence. Именно совокупность стилевых признаков, свойственных той или иной эпохе, являлась основным принципом классификации и систематизации историко-архитектурного материала, развертывания полотна архитектурной истории. В этой эволюционной цепочке многие стилевые направления прежде, чем сойти с исторической сцены, под давлением обстоятельств, стремясь к самосохранению, генерировали тот самый защитный пояс в лице спасительной – пусть и на время — стилистической модификации. Как правило, с точки зрения внешних архитектурных признаков эта защитная версия носила межеумочный, промежуточный характер – от стиля, стремящегося продлить себя, к заступающему ему на смену стилю-триумфатору.
Приведем лишь несколько примеров. Послевоенные версии модернизма – от брутализма до структурализма – можно рассматривать как такой защитный пояс, ограждающий Современное движение от пробивающего себе дорогу постмодернизма, первые признаки которого обнаружили себя уже в конце 1950-х-1960-е гг. в работах П.Портогези, Р.Вентури, Ф.Джонсона и др. В советской архитектуре защиту модернистского жесткого ядра в 1970-1980-е гг., с небольшим лагом запаздывания по отношению к западному зодчеству, приняли на себя национальные варианты позднесоветского модернизма, диапазон которых простирался от крупной формы до обобщенной интерпретации и препарирования отдельных деталей. Среди более ранних образцов формирования защитного пояса можно назвать постконструктивизм, тщившийся дать шанс не исчерпавшему себя конструктивизму 1920-х. Маньеризм также вполне вписывается в эту логику поддержки и продолжения большого стиля – в данном случае это Ренессанс, подвергаемого историческому прессингу.



В градостроительстве выстраивание защитного пояса вокруг подвергаемых нелицеприятной критике принятых к исполнению урбанистических концепций весьма наглядно. Например, десятилетие назад в столице была сверхактуальной программа возведения 300 башен под названием «Новое кольцо Москвы». Она предстает в качестве защитного пояса инициированного в начале 1990-х гг. мегапроекта строительства ММДЦ «Москва-Сити», незавершенного по сей день. Достраиваемая в настоящий момент высотка в Оружейном переулке – это один из отголосков этого самого защитного пояса оказавшейся не слишком успешной градостроительной программы,
Можно вспомнить несколько случаев из инженерно-технологической сферы. Есть даже примеры, когда такие подпорки возводят одну за другой, благодаря чему сохраняется и консервируется первоначальная технологическая система – в терминологии И.Лакатоса, то самое твердое ядро. Пример, который на виду – это советская, а затем российская практика панельного домостроения. Первый эшелон защиты – это модификации типа КОПЭ, «Паруса», П44-Т и т.п. Сегодня мы пребываем на гребне новой защитной волны, связанной с возникновением очередного поколения панельного домостроения, в основе которого – приладка на нашей почве производственных линий из Германии, Франции, Италии и пр., и санкционированной сверху — постановлением Правительства Москвы №305.

Другой пример сохранения либо возврата к статус-кво из того же ряда – оказавшаяся вновь востребованной в самое последнее время практика типизации строительства. С начала 2010-х гг. Минрегионразвития, а после его упразднения — Минстрой РФ, формируют банк проектов повторного применения, регулярно пополняемый по итогам работы специального экспертного совета. Можно воспринимать этот факт в логике возвращения к давно забытому старому, а можно – как выстраивание с подачи уходящей профессиональной идеологии массового/типового/индустриального защитного пояса, что вызвано главным образом неблагоприятной социально-экономической обстановкой.
Наконец, приведем случай, когда сама архитектура в лице одного из ее разделов привлекается в качестве составной части формируемого защитного пояса отходящей в историческое небытие социально-политической и экономической доктрины. Речь идет о происходящей на наших глазах фетишизации урбанистики, по сути, рекрутировании и использовании специальной дисциплины в целях консервации и обронзовения реакционной либерал-монетаристской парадигмы, водворившейся на Западе с конца 1970-х — начала 1980-х гг. и – спустя десятилетие — вовлекшей в свою орбиту нашу страну, в результате разрушив вторую мировую сверхдержаву. В конце 2000-х – начале 2010-х гг. неолиберализм, очевидно, предчувствуя свой бесславный финал, пошел ва-банк: помимо возврата к мародерским 1990-м в социально-экономической сфере – от нового тура грабительской приватизации до окончательного удушения социальной сферы, коммерциализации образования и здравоохранения, разрушения науки, ущербная идеология хищно аппроприирует и операционализирует в меркантильных целях вполне невинные дисциплинарные области. Под руку подвернулась урбанистика, выхолощенная буквально до эпидермиса – как известно, проще идеологизировать и вовлечь в обиход незамысловатые конструкции.

Возникающие повсеместно в наших палестинах – вслед за Москвой — пешеходные зоны с общественными пространствами предстают как последнее «прости» издыхающей на наших глазах модели потребительского общества. Понятно, что вся эта лихорадочная строительная активность по переустройству улиц – больше не про заботу городских властей о горожанах, не про создание friendly среды, не про пешеходизацию с велосипедизацией, но про агрессивный маркетинг, организацию социально-пространственной подосновы уличного ритейла и прочего сервисного обслуживания, вытягивающих из стремительно нищающего потребителя последние кровные. То есть консьюмеризм на пару с гедонизмом, остро переживая надвигающийся конец, отчаянно цепляются за жизнь, выбрасывая тот самый защитный пояс в лице спешно обустраиваемого городского партера.

И последний пример – присоединенные территории к юго-западу от столицы. Конечно, в первую голову это способ повышения капитализации земли, ублажения своего брата в лице лэндлордов. Однако в то же время этот гигантский протуберанец являет собой перспективную — прежде всего в силу своей бескрайности — площадку под размещение продукции бесперебойно функционирующих мощностей столичного стройкомплекса, Иначе говоря, защитный пояс для могущественного строительного бизнеса, как известно, дающего работу еще трем десяткам смежников – от архитекторов и инженеров до металлургов и мебельщиков.



Возникает вопрос: становление защитного пояса – это естественный процесс, происходящий сам собой, или он режиссируется специально, формируется целенаправленно, так сказать, заинтересованными субъектами, типа операторами? Очевидно, бывает и так, и так. К примеру, налицо естественная логика стиле- и формообразования – вряд ли Р.Бэнэм ставил перед собой спецзадачу прикрытия, вывода современной архитектуры из-под удара нарождающегося По-Мо. А вот продолжатели славного дела неолиберализма кровно заинтересованы в интеграции и принятии пока не запятнавшей себя урбанистики на компрадорскую службу — понятно, за банку варенья и корзину печенья. Из этой же серии и железобетонная установка отечественного стройкомплекса держать и не пущать любые альтернативные технологии – контрпримеры, говоря языком И.Лакатоса. В принципе не исключена фабрикация защитного пояса панельного домостроения и в последующей – исправленной и дополненной – редакции.
В заключение – о возможных прикладных аспектах предлагаемого переформулирования эволюции архитектурных представлений в терминах лакатосовской модели динамики науки. Из предпринятого исторического экскурса ясно, что создание защитного пояса можно рассматривать в качестве достоверного симптома приближающегося схода с исторической сцены той или иной традиции, течения, направления и т.п. Это своего рода первый звонок – начало конца, который, бывает, и здорово затягивается. Имеют место и чудесные реинкарнации – типа того же типового проектирования. И в данной перспективе в большинстве случаев целесообразно не озабочиваться отстаиванием и подмораживанием того, что есть, но направить имеющиеся силы и материальные ресурсы – тем более в условиях их катастрофической нехватки — на конструирование будущего, которое где-то рядом, прочерчивание контуров нового, которому Историей рано или поздно предуготовлена виктория – пусть и после того, как, согласно М.Планку, его противники покинут этот лучший из миров…

НЕ ОКАЗАТЬСЯ БЫ В КИНШАСЕ
О концептуальной подоплеке МУФ

В конце июня — начале июля состоялся 6-й Московский урбанистический форум. Открывая МУФ, мэр столицы С.Собянин представил градостроительные достижения городских властей. А именно — результаты рейтинга 12 развивающихся мегаполисов мира «От Москвы до Сан-Паулу» (а также Пекина, Токио, Гонконга, Стамбула, Мумбаи, Сингапура и др.), подготовленного компанией PwC. Москва со второго места переместилась на первое, став лидером по пяти индикаторам и улучшив свои позиции по четырем индикаторам из десяти.
Воспроизведем вслед за мэром строчки из победных реляций:
— Москва стала первой по следующим показателям: вводу недвижимости на душу населения (0,75 м2 на человека в 2015 г.), темпам роста инвестиций в основной капитал на душу населения (4,4% в 2009-2015 гг.), количеству зданий на стадии планирования и строительства и по уровню занятости в этой отрасли, показателям «Интеллектуальный капитал и инновации» и «Транспорт и инфраструктура», уровню технологической готовности (здесь Москва делит первое место с Пекином), продемонстрировав наилучший результат по двум новым параметрам – скорости мобильного широкополосного интернета и разработке ПО и созданию мультимедийной продукции;
— российская столица лидирует в таких областях, как развитие окружающей среды, демография и приспособленность для жизни;
— она заняла второе место в разделах «Экономическое влияние» и «Город как центр притяжения» (в последнем — за счет высокой оценки столичных аэропортов);
— за Москвой третье место в рейтинге по легкости ведения бизнеса;
— улучшены показатели по здравоохранению, безопасности и защищенности;
— российская столица заняла первое место еще в одном рейтинге PwC — «Города, основанные на данных» — по такому параметру, как среднегодовые темпы роста объема качественной офисной недвижимости, с ее +4,9%;
— за последние годы индекс доступности жилья в Москве увеличился на 34%, хотя о лидерстве здесь говорить не приходится;
— с 2009 г. на 16% выросла средняя скорость автомобилей при динамичном росте самого автопарка.
Впрочем, по признанию властей, есть и разделы городской экономики, как сегодня принято говорить, с отрицательным ростом — в частности, по понятным причинам снизилось присутствие на столичном рынке мировых компаний. Этим нынешнее «где-то есть еще у нас порой» собственно и ограничивается.



Мы не будем подвергать сомнению объективность заказных исследований, исходящих от компаний, заброшенных сюда по воле рока «на ловлю званий и чинов». Хотя успехи Москвы в таких областях, как доступность жилья с ее несоотносимостью со средней зарплатой среднего москвича, здравоохранение с его кампанией по оптимизации состава и численности медработников и низведением великой социальной миссии до статуса коммерческой услуги, легкость ведения бизнеса, о чем красноречиво свидетельствуют следующие одна за другой волны сноса торговых палаток по всему городу, или социальная защищенность – могу засвидетельствовать как многодетный: с приходом нового мэра ранее бесперебойная, к каждому празднику, выдача службами соцзащиты пайков, имеющих народное название муниципальных обедов, враз прекращена. Не будем развивать сравнение МУФ с Петербургским, Красноярским и прочими экономическими форумами (исключение — МЭФ) с их неолиберальной повесткой и риторикой, все более входящими в противоречие, если не в клинч, как с отечественными повседневными реалиями, так и с общемировой политической и экономической практикой, тематическим и кадровым наполнением, агрессивным отторжением всего, что не вписывается в либерал-монетаристскую догматику. Наглядный пример – игнорирование первыми лицами и недопущение чоповцами к одной из сессий Форума активистки, пытавшейся обратить внимание власть предержащих на незаконность происходящей вырубки зеленых насаждений на территории парка Кусково под Северо-восточную хорду.

Сейчас речь о другом. А именно – о концептуальной подоплеке, смысловой рамке, явных и скрытых шифрах МУФ. О том, что стоит за всеми вышеперечисленными достижениями – реальными или мнимыми.
Исходная идеологическая установка МУФ – это интеграция Москвы (а за ней – Питера, остальные – категорически недотягивают) в избранный список глобальных, или мировых городов. Превращение ее, по сути, в регион-государство, или регион-экономику, эффективный порт входа в мировую экономику, по К.Омаэ. Или, добавим от себя, региональное представительство кластера глобальных монополий — транснациональных корпораций (ТНК) и банков (ТНБ).
Таких лакомых кусков-пятен на карте мира предполагается немногим более сотни. Падания, Лангедок-Руссийон, Токийский и Парижский регионы, Кансай, Сан-Диего, Силиконовая долина, Сингапур-Джохор-острова Риау, Гонконг, Баден-Вюртемберг, Пенанг-Медан-Пхукет… Население каждого из таких регионов-счастливчиков — от 5 до 20 миллионов человек. Нижняя граница обусловлена необходимостью обеспечения внутреннего спроса, верхняя – минимизацией бедности внутри отдельно взятого региона. Такого рода анклавы образуют глобальную экономическую сеть, соответственно связи внешние между регионами-государствами не в пример важнее связей внутринациональных.
При этом если в других странах кривая ранжировки — распределение Ципфа-Парето-Ауэрбаха, или степенная зависимость поселений ранг-размер, отличается непрерывностью (быть может, пока?), то в России между Москвой и Питером, с одной стороны, и следующими за ними Екатеринбургом, Новосибирском, Нижним Новгородом и – далее — пелетоном миллионников – налицо очевидный провал. Причем динамично углубляющийся. Это указывает на пребывание первых и вторых в разных системах координат – политических (включая электоральные), экономических, социально-пространственных. Помимо всего прочего данный разрыв оказывается достоверным индикатором подспудного вызревания социального взрыва. То, что у нас все будет доведено до педали в пол – можно не сомневаться. С последующими причитаниями: хотели как лучше…



Регионы-государства окружают буферные зоны, защищающие их от остальных территорий — деградации, бедности, разгула криминалитета и пр. А.Фурсов приводит в качестве примера такой опережающей модели Заир-Конго на юге Африки: с окончанием холодной войны государство, опиравшееся на распределение властных полномочий между тремя племенами, практически прекратило свое существование. Остается столица – Киншаса, подобие того самого регион-государства, вокруг которой — по факту тьма кромешная. Именно это будущее уготовано миру – и России в том числе.

Было уготовано. Ибо Мистер Стратегия – так называют К.Омаэ в Японии – написал свой труд «Конец национального государства: подъем региональных экономик» в середине 1990-х гг., на пике глобализации, практически одновременно с одой победившему неолиберализму «Конец истории» Ф.Фукуямы. Это вовсе не простое хронологическое совпадение. Поляризация социально-политическая – распад человечества на касты, отличающиеся в пределе вплоть до видовых признаков, и экономическая – диссоциация на центр во главе с золотым миллиардом и раздеваемые периферию и полупериферию — в качестве ответной части имеют поляризацию пространственную. Речь идет о тех самых регион-государствах, буферных зонах и выморочных территориях.

С эпохи однополярной эйфории прошло два десятилетия. По итогам первой волны мирового экономического кризиса 2007-2009 гг. глобализационный тренд успел смениться регионалистским, или деволюционным. Который дает шанс на сохранение Вестфальской системы национальных государств, но уже в новом качестве – как составных частей, кирпичиков макрорегионов (варианты — технологические/валютные зоны, мир-экономики, импероподобные образования, интегрии и др.). Именно такие геополитические и геоэкономические единицы могли бы противостоять натиску глобального бизнеса, стремящегося поглотить и переварить весь мир, уничтожив какие-либо границы – от национальных до этнических.

Среди таких макрорегионов — англосаксонский мир, Евросоюз, Китай, Латинская Америка, Индия – и, вероятно, Евразийский союз, если, конечно, России удастся собрать под своей эгидой, консолидировать, организовать, идеологически обеспечить, увлечь еще один геополитический/геоэкономический/геокультурный полюс. Однако для этого надо иметь привлекательную социально-политическую, экономическую, социокультурную модель, cоответствующую современным историческим вызовам – жизни после кризиса. Уж никак не плохонькую неработающую кальку с существующей американской. Ну и – никуда не денешься – надо отвечать заданным технико-экономическим параметрам, главные из которых: емкость рынка – от 200 до 500 млн человек, и годовой ВВП — порядка $20 трлн.
Лишь в этом случае у России появляется шанс на выживание – иначе нас просто затопчут другие мировые игроки, наши партнеры, или, по слову А.Фурсова, Чужие и Хищники и их пятая колонна. Соответственно удастся избежать прописанного макросценария: Москва (плюс Питер) как процветающий регион-государство – звено в глобальной сети, соседние области – Ярославская, Нижегородская, Тульская и др. как буферная зона, остальная Россия как инферно. Воссоздать порушенные и наладить вновь хозяйственные связи, в том числе межстрановые. Реабилитировать и пусть частично восстановить утраченную за последние четверть века сеть малых и средних поселений, переломить центростремительную тенденцию. Сшить пространство страны, нарастить расселенческий каркас.
Тем самым низведя лукавую концепцию 15-20 агломераций как квинтэссенцию до сих пор правящей бал идеологии поляризованного роста/управляемого сжатия – якобы альтернативе Киншасе, читай Москве — до роли исторического казуса эпохи нефтяного просперити. Впрочем, и помимо нее за минувшие два десятилетия мы постоянно слышали прекраснодушные речи про то, что будет хорошо Москве – подтянутся и все остальные, что развитие одного крупного города со временем неминуемо тащит за собой второго лидера региона, а там и все остальные, и прочие аналогичные убаюкивающие байки. А в результате разрыв между регионами по такому показателю, как ВВП на душу населения, с начала 2000-х гг. только по официальным данным увеличился в разы.

Резюмируя: в данной перспективе МУФ как инструмент и хоругвь становящейся достоянием истории идеологии глобализации по-американски по факту исчерпывает свою повестку. Что не исключает его перехода из старорежимного в актуальный формат. Актуальный – это значит имеющий свой, а не заемный проект будущего, руководствующийся не сиюминутными, потребительскими в своей основе, а стратегическими, идеалистическими по своему посылу, установками, обладающий качеством футурологичности как социокультурной, психоисторической ориентации.

АРХИТЕКТУРА И СТРОИТЕЛЬСТВО КАК ВТОРАЯ ПРОИЗВОДНАЯ

В мире нарастает конфликт между фаворитом рубежа тысячелетий в лице глобализации, получившей мощный импульс вследствие неолиберальной контрреволюции 1980-2000-х гг., и макрорегионализацией, решительно расширившей свое влияние после первой волны мирового экономического кризиса 2007-2009 гг. Это глобальное противостояние вовлекло в свою орбиту весь мир. Каскад цветных революций и последующая хаотизация Ближнего Востока и стран Магриба; приход к власти неонацистов на Украине и укрепление позиций правых по всей Европе, также погружающейся в состояние социально-политической и экономической неустойчивости; размещение системы ПРО и натовских контингентов у самых российских границ; надвигающаяся дестабилизация Средней Азии, Закавказья и Приднестровья, нацеленная на раскачку ситуации прежде всего в нашей стране; взрывоопасная обстановка в Южно-Китайском море, дополнительно подначиваемая решением Гаагского арбитражного суда; нахрапистое продвижение нынешним гегемоном соглашений о Трансатлантическом и Транстихоокеанском торговом и инвестиционном сотрудничестве; повсеместно участившиеся террористические атаки; попеременно возникающие и гаснущие по всему Земному шару очаги гибридных войн; обратная волна колонизации Севера Югом; Brexit с перспективой перерастания в Grexit, Frexit, Itexit, далее везде; рост мировой задолженности; расширение практики отрицательных банковских ставок; неуклонное вытеснение из обращения наличных денег; расширение электронного контроля за всеми и каждым, – все это индикаторы глубинных макроисторических процессов, происходящего тектонического слома.
В России эта борьба за будущее мироустройство находит отражение в расхождении между суверенной геополитикой, обнаружившей себя начиная со второй половины 2000-х гг. и олицетворяемой Президентом РФ, и неоколониальной моделью экономики, доставшейся нам в наследство от мародерских 1990-х гг. и ассоциируемой, прежде всего, с деятельностью Правительства и – особенно – его финансово-экономического блока.
Характерный для русской истории раскол, со всей отчетливостью представший в 2010-е гг., не мог не проявить себя во внутрипрофессиональной диспозиции. Однако, как мы видим, в данном случае он выступает в качестве уже второй производной от общемировых геополитических и геоэкономических коллизий. Внутри профессии раскол проявляется в эскалации противоборства западнического и самотождественнического трендов (см. об этом: Фесенко Д. Об извечной российской дилемме в ее современной архитектурной версии // АВ, 2013, №4).
Кратко обрисуем характерные особенности обоих феноменов, обозначим предпосылки доминирования первого из них на современном этапе и прочертим вероятные сценарии триумфа той или иной тенденции.


Западнический тренд, очевидно, испытывающий ренессанс с конца 2000-х гг. и ориентированный на возврат к приснопамятным 1990-м, за минувшие пять-шесть лет прошел большой исторический путь. Перечислим лишь основные вехи.

— С начала 2010-х гг. неуклонно ширится внимание к зеленой архитектуре, на Западе давно завоевавшей себе место под солнцем. Это произошло щелчком — мы даже поначалу приняли такой ажиотаж за новый параметр порядка, появление которого однозначно указывает на приближение точки бифуркации (см.: АВ, 2011, №2). И стали искать ему пару на той же оси. В конце концов стало ясно, что зеленое строительство оказывается манифестантом и составным элементом того самого вестернизационного тренда, принимающего на себя роль управляющего параметра.

— К началу 2010-х гг. относится появление проекта распоряжения, подписанного первым вице-премьером И.Шуваловым и дающего зеленый свет «типовым» (так в оригинале) западным проектам. Впрочем, эта инициатива потихоньку, особенно не привлекая внимания, сошла на нет.

— Параллельно происходит инвазия иностранных архитекторов на отечественный рынок. Среди них звездных – единицы, большинство – не более чем тамошние статисты, оголодавшие и остервенело набросившиеся на опухоль. Как и раньше, их приводят с собой на поводке девелоперы, однако в 2010-е гг. с расширением института конкурсного проектирования для них широко распахивается еще одно окно.

— Начало и середина десятилетия связаны с аппроприацией и последующей сакрализацией западного тренда обустройства общественных пространств и благоустройства территорий, при том, что российские города безнадежно зависли в прошлом в плане развития урбанистического каркаса — транспортной, инженерной, социальной инфраструктуры. Этот процесс захватывает сначала Москву, затем – остальные российские города. В действительности, урбанистика рекрутируется терпящим оглушительный крах неолиберализмом, превращаясь, по сути, в один из элементов его защитного пояса (подробнее см.: От редакции в настоящем номере «АВ»).

— В Москве в столь ответственной сфере, как метростроительство, непосредственно связанной с национальной безопасностью, где российские архитекторы и строители добились успехов общемирового уровня, происходит имплантация мадридской однопутной модели. Официальная мотивация – экономия за счет использования единственного туннелепроходческого щита и обеспечение той же безопасности в случае возникновения чрезвычайных ситуаций.


— 2010-е гг. отмечены безоговорочным верховенством в Москве ставленников прозападного олигархического капитала – «приказчиков», в определении А.Фурсова. Профессиональные институты не могут остаться в стороне от доминирующей социально-политической диспозиции. При этом, как обычно, для российских регионов столица оказывается в роли референтной группы – с воспроизведением апробированных там моделей и практик.

— На это же время приходится распространение учебно-образовательных учреждений, следующих в фарватере или прямо аффилированных с западными институциями. Институтом «Стрелка», Школой МАРШ и Высшей школой урбанистики этот перечень вовсе не исчерпывается. Впрочем, и государственная система высшего образования прилежно аппроприирует западную модель в лице Болонской системы, тем самым довершая разгром признанной одной из лучших в мире советской образовательной системы.

— МУФ, проводимый с начала 2010-х гг., можно рассматривать как кальку с Петербургского, Красноярского форумов и других либерал-монетаристских партийно-агитационных мероприятий с соответствующей повесткой и строго отфильтрованным и выверенным кадровым составом. Альтернативные взгляды на мир не воспринимаются в принципе.

— К началу 2010-х гг. относится легитимизация и распространение представлений о Москве (а вслед за ней – и Петербурге) как глобальном городе, разворачивающиеся с высочайшей санкции западных экспертов и советников. При том что разрыв между обеими столицами и остальными российскими поселениями катастрофически нарастает, о чем достоверно свидетельствует кривая ранжировки степенной зависимости ранг-размер. Также достигает запредельных величин разрыв между регионами по такому показателю, как ВВП на душу населения. Навязанная глобализация со всей очевидностью предстает как самоподдерживающийся механизм с положительной обратной связью, тупо ведущий систему расселения и страну в целом в социально-исторический тупик, а если без обиняков – к коллапсу.

«Жизнеописание» самотождественнического тренда, все это время вынужденно пребывающего в глухой обороне с периодически возникающими ситуациями обмена несокрушающими ударами, не в пример менее красочно. В основном это арьергардные бои – не более того. Существенная оговорка – так было до сих пор.

— Непосредственная профессиональная реакция на экспансию западных проектировщиков фоново присутствует начиная с 1990-х гг. В 2010-е гг. она становится более артикулированной. Однако в отсутствие соответствующей законодательной базы и понимания наверху по факту все сводится к ламентациям, носящим жалобно-слезоточивый характер. Констатация неравноправной, по сути, недобросовестной конкуренции со стороны западных специалистов в условиях дефицита элементарных защитных механизмов отечественного рынка встречает активное противодействие апологетов свободной игры рыночных сил, реально выступающих в роли представителей пятой колонны.

— Профессиональная критика и противодействие т.н. шуваловскому протоколу последовали незамедлительно. Насколько эти усилия оказались действенными, повлияли ли они на его дальнейшую судьбу (имеется в виду постепенное вымывание из повестки дня) – трудно сказать.

— Предпринимаются попытки цеховой консолидации под крылом САР и СМА, РААСН, НОП/НОПРИЗ. Примечательно, что, хотя, к примеру, президент САР или бывший президент РААСН по своему образу мыслей тяготеют скорее к западническому лагерю, очевидные угрозы и риски самому существованию профессии в стране вынуждают их как официальных лиц встать на защиту профессиональных интересов, естественным образом оказываясь на патриотических позициях.

— В провинции архитектурное сообщество более рьяно – не за страх, но за совесть — отстаивает профессиональные приоритеты. Во-первых, в регионах космополитическое влияние не столь сильно, как в центре, традиции здорового патриотизма оказываются более укоренены. А во-вторых, там – в отличие от обеих столиц – остались лишь крохи от былого заказа, и вопрос, кто кого – без преувеличения превращается в вопрос жизни и смерти.

— Как мы уже заметили, на 2010-е гг. приходится в некотором смысле урбанистическое умопомешательство. Однако альтернатива этой, так скажем, лоботомии по западным лекалам исподволь вызревает с начала десятилетия. Имя этой альтернативы хорошо известно – охрана памятников и реставрация. Как показано в предыдущем номере «АВ» (2016, №3), в настоящее время один социокультурный пакет – неолиберальный, или прозападный, с урбанистикой в качестве одной из скреп, сменяет другой – постлиберальный, или самотождественнический, каркас которого формирует в том числе охранно-реставрационная тематика. В истории время от времени случается, что последний верблюд становится первым – и наоборот…


Как бы там ни было, безраздельное господство вестернизационного тренда в 2010-е гг. является непреложным фактом. Каковы же предпосылки такого безусловного доминирования?

1) Отсутствие образа будущего, проектности как таковой, в том числе внутри архитектурной профессии, несформированность идейно-теоретической платформы, разрозненность концепций, противостоящих прямым калькам с Запада. В качестве примера можно привести кластерно-сетевую модель расселения Г.Юсина, альтернативную концепции поляризованного роста/управляемого сжатия — она остается невостребованной, являясь достоянием узкого круга специалистов. В этой перспективе проще «не заморачиваться», приняв имеющиеся в наличии тамошние рецепты.

2) Придавленное, подчиненное положение профессии внутри проектно-строительного комплекса. Одновременно бороться против и всемогущего стройкомплекса, и агрессии западных коллег и партнеров представляется непосильным делом при имеющихся скудных внутрипрофессиональных ресурсах.

3) Противоборство группировок внутри самотождественнического крыла профессии, фрагментация и без того ее тщедушного тела на отдельные, по сути, герметичные кланы, принципиальная невозможность достижения внутрипрофессионального консенсуса.

4) Крайний дефицит организационного и финансового ресурсов. Так, бюджет того же МУФ несопоставим с бюджетами внутрипрофессиональных фестивалей и смотров, превышая их на порядки.

5) Главная же причина — архитектура и строительство в действительности подверстываются под финансово-экономический, а не социально-культурный, политический или военно-стратегический внутриправительственные блоки. Можно сказать, это вотчина компрадоров, или «приказчиков», по А.Фурсову, оппонирующих «контролерам» – со всеми вытекающими. Хотя история – до- и послереволюционная – наглядно свидетельствует, что подобная специфическая позиция проектно-строительного комплекса внутри государственной системы управления имела место отнюдь не всегда…

В заключение – о вырисовывающихся перспективах. Дальнейшее развертывание внутрипрофессионального конфликта напрямую связано с разрешением ситуации двоевластия внутри российских элит – антагонизма между той самой суверенной внешней политикой и повязанной экономикой, прилежно следующей предписаниям Вашингтонского консенсуса. А это фундаментальное антагонистическое противоречие в свою очередь оказывается производной от итогов наблюдаемого столкновения мировых сил за посткапиталистическое будущее — «глобалистов» («финансистов») и «изоляционистов» («патриотов»), говоря языком М.Хазина. То есть все тех же глобализационного и макрорегионализационного трендов.
В случае победы первого, то есть глобального бизнеса во главе с Фининтерном, общество ждет давно описанный фантастами мир, распадающийся на касты «коротко-» и «долгоживущих», отличающиеся в том числе видовыми характеристиками. Инвазия Чужих и Хищников (А.Фурсов) примет легитимизированный характер, в том числе внутри профессии.



Если виктория будет за вторым – имеется в виду патриотический блок, в том числе внутри уходящего с исторической сцены нынешнего доминанта — появляется надежда на более демократичный и национально и социально ориентированный сценарий. Положение дел внутри профессии фактически воспроизводит общую рамочную конструкцию, на которой держится современное мироздание.
Исторические подвижки происходят прямо на наших глазах. Мир пребывает на кромке хаоса. «Мене, мене, текел, упарсин» — таинственная рука уже вывела на стене загадочные письмена…

Отправить ответ

avatar
  Подписаться  
Уведомление о